Феномен Принцессы, или Конец одной блестящей карьеры

— К чертям собачьим! — отвечал Ян. — Даже по ночам не дают спать! — и, стукнув кулаком по одеялу, помянул некий дом, пользовавшийся не особенно доброй славой.

— Ну, Яаан… — жалобно протянула Цецилия.

Однако будучи волевым человеком, Ян не отступился, напротив — воинственно вознамерился (как он сам выразился) «принять меры», пока еще (опять по его словам) «эти вши не расплодились и не заполонили весь дом», потому что ему «уже опротивело тут быть вечным палачом».

— Ну, Яаан… — еще жалобней протянула Цецилия.

Поскольку тарарам за окном затянулся и уснуть все равно не удавалось, супруги стали совещаться, обсуждать пути и средства, как без применения насилия выйти из положения, которое в не слишком далеком будущем грозило еще большим беспокойством и хлопотами. Под утро они договорились Принцессу (которую тогда еще так не звали) кому-нибудь подарить, притом лицу с соответствующим красоте животного общественным положением и (как выразилась Цецилия) «человеку с душой». Этим требованиям отвечал Имант К.: во-первых, он работал в научном институте, и во-вторых, страстный любитель природы, он проводил лето в усадьбе семейства А., где снимал комнату, чтобы (по его словам) «в сельской тиши бороться со стрессом».

Для подарка требуется повод, поэтому после завтрака Цецилия принесла «народный календарь» и стала листать в поисках подходящей даты.

— День советской молодежи, — читала она вслух Яну, — Виестур, Петер, да ты слушаешь, Ян? Паул, Таливалд, не спи, Ян! День работников морского и речного флота, Имант, ага, вот он! Первого июля Иманты именинники!

И так с небесно-голубой (в цвет глаз) лентой на шее первого июля кошка перешла в законную собственность Иманта К. и тогда же была названа Принцессой. Кстати говоря, день собственных именин помнился Иманту К. туманно. Вначале он как будто расчувствовался и был тронут и сердечной атмосферой, и чудесным котенком (отнюдь не только потому, что любить животных теперь модно), а потом совершенно умилил хозяев (сперва Цецилию, потом и Яна) и научным прогнозированием, и поляризацией атомов и молекул в магнитном поле, и еще какими- то теориями и гипотезами, которые пытался доказать и которые потом не мог вспомнить. Под конец он вроде пел по-французски и целовал котенка, но так ли оно было или не так, он и этого не мог сказать со стопроцентной уверенностью. Назавтра утром, открыв глаза в уединении снятой комнаты, он вместо того, чтобы делать как обыкновенно утреннюю зарядку, устало предался депрессии и, увидав в изножье кровати Принцессу (которая уже счастливо освободилась от голубой ленты), почувствовал первые смутные опасения за будущее, которым мужественно решил не поддаваться, по крайней мере, до конца отпуска, поэтому собравшись с духом вымылся, взял у хозяина велосипед и поехал в магазин за пивом.

Это описание именин может навести на мысль, что в лице Иманта К. мы имеем дело с человеком легкомысленным и неуравновешенным и, кто знает, может быть даже кутилой, который, предаваясь пьянству и плотским усладам, сжигает свечу своей жизни с обоих концов. Однако это, боже сохрани, не так! Назвать его бражником и тем более донжуаном было бы грубой ошибкой. Он пил редко (и два упомянутых в этом рассказе случая тяжелого похмелья были почти что единственными на протяжении примерно четырех лет). И оба бездетных брака были расторгнуты только из-за «несходства характеров» (а не предосудительного поведения). В институте его считали исполнительным работником, хотя за глаза называли «человеком без будущего»: в том возрасте, когда другие защитили уже кандидатскую и руководят лабораторией, Имант К. был всего-навсего лаборантом.

— Я не карьерист! — часто повторял он, и это звучало так благородно, что произнося эти слова, он и сам им верил, и верить было сладко, ведь кое-кто из коллег опускал при этом глаза, невольно заглядывая себе в душу. Свое презрение (как он выражался) к «карабканью наверх» Имант К. носил в петлице пиджака, как иной носит красную гвоздику! И лишь наедине с собой он отбрасывал эту бумажную мишуру, снимал грим и оставался лицом к лицу с собой и своей бездарностью, ощущая себя лишь жалким статистом в великом спектакле Жизни.

— Кто я? Никто! — в отчаянии вздыхал он в минуты слабости, рвал на себе уже жидкие волосы, сквозь которые стали проступать очертания темени.

Если мужчина в сорокапятилетнем возрасте плачется, что он никто, это уже явление не только психологическое, но и социальное, ибо комплекс неполноценности в критический момент может дать взрыв, подвергая опасности современников и окружающую среду. К Иманту К. это, само собой, не относится. Его дальнейшее поведение хоть и может показаться несколько необычным, ни на единый миг все же не стало антиобщественным. И прежде чем подтрунивать над его стремлениями или осуждать его поступки, давайте попробуем его просто по-человечески понять. Когда Принцесса неожиданно открыла перед ним возможность возвыситься, он воспылал такой жаждой самоутверждения, что…