Феномен пропаганды

Пропаганда чутко улавливает, когда объективные обстоятельства требуют сплочения общества, так как именно в этот момент отдельному его индивидууму надо дать почувствовать, что субъективно, в личном плане, он остается свободным. Именно пропаганда, давая ему ощущение свободы, тем самым вовлекает его в коллективное действие. Она повышает самооценку личности на фоне коллектива.[194] Инструмент массового воздействия, она тем не менее адресована к каждому индивидууму в отдельности. Она взывает к моему Я. Она обращается к моему здравому смыслу, взывает к моим страстям, провоцирует мой гнев, вызывает негодование. Они пробуждает во мне чувство справедливости и любовь к свободе. Она заставляет меня испытать страстные чувства, поднимающие меня над серостью повседневной жизни. Стоит пропаганде приобщить меня к политике, я начинаю смотреть свысока на скучную обыденность. Мой начальник, не разделяющий мои убеждения, представляется мне теперь простым идиотом, находящимся в плену заблуждений низменного мира, в то время как я, гордый сам собою, воспаряю над ним, просвещенный и раскрепощенный, так как я разобрался в ситуации и теперь знаю, как надо действовать, я понял суть вещей, меня взяли в игру, подключили к делу опасному, но захватывающему. Эти чувства крепнут во мне по мере того, как пропаганда придает больше значимости моей персоне, обращается к моей решимости, возлагает на меня особые надежды: «Весь мир во власти зла. Я покажу тебе путь, как от него освободиться. Но нужно, чтобы каждый принял в этом участие. Нужно, чтобы ты тоже участвовал. Если ты откажешься, все пропадет, все пойдет прахом из-за тебя, из-за твоей нерешительности!» Вот какие чувства должна внушать пропаганда. Мое мнение, коим общество до сих пор пренебрегало, становится главным, решающим. Оно теперь важно не только для меня, но для всей политики, для всего общества в целом. Когда я как избиратель прихожу на выборы, меня гнетет подспудная мысль, что мой бюллетень останется без внимания, что мой анонимный голос никто не услышит. Но пропаганда мне внушает, что действо, в котором я принимаю участие, очень важное и все зависит от меня. Это меня возвышает в собственных глазах, я осознаю свою личную ответственность и оттого прихожу к ощущению, что я властвую над своим окружением и начинаю сам принимать всерьез то, что делаю, более того, по мере того, как, благодаря пропаганде, это чувство крепнет во мне, оно наполняется смыслом и становится моим убеждением. Вот так человек, наполненный чувством неполноценности, получает от пропаганды уверенность в себе и удовлетворение от участия в общем деле, в котором так нуждается.

Именно в ситуации необходимости подтверждения собственной значимости в ситуации, когда все вокруг тебя не замечают, играет пропаганда в колонизированных странах. Какой-нибудь африканец очень чувствителен к любой пропаганде, причем степень его восприимчивости находится в прямой зависимости от того, насколько сильна была опека со стороны колонизатора и как глубоко он был унижен. Но не стоит думать, что чувство униженности характерна только для угнетенных народов, в массовом обществе практически каждый испытывает нечто подобное. Иначе говоря (а точнее именно вследствие этого) современный человек постоянно живет, чувствуя себя ущемленным, отвергнутым. Большинство его естественных привычек ущемлены социальными условностями.[195] Наше общество чем дальше движется по пути социального прогресса, тем больше вводит правил и ограничений для своих членов, оставляя им все меньше места для свободного самовыражения, для поведения под действием свойственных каждому человеку стихийных порывов, из которых некоторые, это надо признать, антисоциальны в высшем своем проявлении. Человек современного общества постоянно находится под гнетом регламентов, предписаний, правил внутреннего распорядка, он не может поступить так, как ему самому хочется в данный момент, он должен без конца обращать внимание, что происходит вокруг (уличное движение, соседи), он не может шуметь, кричать и делать то, что хочется, ему приходится подчиняться всем этим правилам, инструкциям, нормам, и их на всех уровнях становится все больше и больше. Он не может свободно проявлять свои сексуальные инстинкты и удовлетворить жажду насилия. Со всех сторон ему могут указать на аморальность, если он делает что-то не так, он скован условностями общества гораздо больше, чем человек XVI или XVII века. В мире политики он также постоянно натыкается на препятствия, ограничивающие его волю и желания. Но трудно надолго удержать человека в таком состоянии.