Феномен режиссера Филина

– Не надейся на чудеса, – улыбнулся он. – Чудеса бывают только в кино, и то – делают их люди, в частности режиссёры, я. А в жизни действуют законы механики, физики биологии – в общем, законы природы, известные и неизвестные нам, недосягаемые пока для наших чувств и ума. В данном случае, обрати внимание, исчезли предметы с замкнутым контуром. Цепочка у тебя состояла из колец? – я кивнул. – Вот видишь, это законы физики. Что поделаешь, мы их не знаем, но они действуют помимо нашей воли и желаний. Нам, однако, повезло. В некоторых случаях встречи с перовыми молниями заканчиваются трагически. Мы отделались легко, нас только обокрали.

Глава 7

В эту ночь я спал плохо. Мне то и дело мерещилось, что кто-то пытается проникнуть к нам в квартиру. Один раз в полусне показалось, что какой-то тип, вытянувшись шнурком, пролез через замочную скважину в комнату и, набросившись на Феликса, принялся душить его. Я проснулся с громко колотящимся сердцем. Огляделся, чтобы убедиться, что это только сон, но внезапно обнаружил, что ночная штора, наполовину прикрывающая окно, слегка шевелится. Я всмотрелся, надеясь, что мне это только показалось, но сомнений быть не могло – она шевелилась.

Я нервно проглотил слюну и, казалось, так громко, что тот, кто прятался за шторой, услышал и затаился, потому что временно штора перестала шевелиться. Теперь не приходилось сомневаться, что там кто-то спрятался. Злость овладела мной. «Погоди, сейчас я тебе покажу», – послал я мысленно ему угрозу и, осторожно встав с постели, взял табурет и, держа его наготове, на цыпочках подошёл к окну.

Штора вновь зашевелилась. В этот момент я с силой отдёрнул её в сторону и обнаружил, что за шторой никого нет. Форточка была открыта, и когда дул ветер, мягкая ткань начинала колебаться.

Я сплюнул от злости и, поставив табурет на палас, уселся на него, чтобы прийти в себя. Мышцы мои продолжали оставаться напряжёнными, а сердце колотилось громко и часто.

Посидев так и отдышавшись, я закрыл форточку и прошёл на кухню, захватил там чугунную пепельницу и, крепко сжав в руке, прошёл в гостиную. Чтобы успокоиться и уснуть, я должен был убедиться, что в квартире никого постороннего нет. Сделав обход и тщательно осмотрев тёмные углы, заглянув даже под журнальный столик, я наконец доказал себе, что опасаться некого. Вернувшись в спальню, положил пепельницу под подушку и вытянулся под одеялом.

Сон пропал. Феликс спал на соседней кровати, и оттуда доносилось ровное, спокойное дыхание.

«Удивительно, как он может оставаться таким спокойным? – думал я. – А если бы опасность угрожала мне, смог бы я держать себя так же, как он? Мне-то сейчас ничего не грозит. Почему же тогда меня всё так пугает?»

На следующий день меня вызвали в редакцию. Необходимо было срочно отлучиться на несколько часов. Уходя, я попросил Феликса никуда не выходить и никому не открывать дверь. Он засмеялся.

– Ты относишься ко мне, как к ребёнку. Мне же не пять лет.

– Я прошу тебя ради нашей дружбы, обещай мне.

– Ладно, иди, – согласился он. – Посижу в изоляции.

Я ушёл, но сердце моё оставалось неспокойным, и я постарался справиться с делами как можно раньше. Но когда я вернулся, на звонок никто не ответил, пришлось открывать дверь собственным ключом. Руки мои дрожали, и ключ упорно не хотел попадать в замочную скважину. Наконец замок поддался, и не успел я распахнуть дверь, как услышал в спальне стоны.

Меня бросило в жар, и сердце испуганно ёкнуло. Я метнулся в комнату. Феликс лежал на кровати лицом вниз, голова свешивалась с края. Он стонал. На полу рядом стоял таз.

– Ты жив? – рухнул я на колени перед кроватью. – Что случилось? Тебя ранили?

– Наверно… отравился… – сквозь судороги, пробегающие по телу, простонал он.

Я опять бросился к телефону и вызвал «скорую помощь». Феликса увезли, сделали промывание желудка, и вскоре он вернулся домой.

Как позднее рассказал мне Феликс, в моё отсутствие ему захотелось отведать консервы из кальмаров, которые оказались некачественными, и приди я часа на два-три позже, дело могло кончиться плохо.

После больницы Феликс выглядел неважно, он побледнел, осунулся, под глазами появилась синева. Взгляд стал усталым, безрадостным. Мне показалось – что-то в нём надломилось.

– Ты устал? – осторожно спросил я, пытаясь выяснить его состояние.

До конца эксперимента оставалась одна неделя, но именно её я больше всего опасался, именно последняя неделя казалась мне страшной, роковой.

– Может, прекратим эксперимент? Считай – мы выиграли. Полтора месяца упорно отбиваемся от… – я хотел сказать «смерти», но почему-то никак не мог произнести это слово вслух и после запинки добавил – … от болезней.

– Что ты, впереди самая интересная неделя, – устало улыбнулся друг, но лицо его оставалось подавленным.

– Но я же вижу, как ты устал. Ты измотан физически, – запротестовал я.