Феномен советской украинизации 1920-1930 годы

Члены Политбюро ЦК КП(б)У прекрасно отдавали себе отчет в возможных последствиях «ошибок Шуйского». В условиях ожесточенной внутрипартийной борьбы в центре, опасаясь обвинений в создании очередного «уклона» или оппозиции, они решительно отмежевались от «эсеровского прошлого» наркома просвещения: «…Наше расхождение с т. Шуйским по вопросу о вовлечении украинских работников заключается в том, что тов. Шумский и его единомышленники часто склонны понимать под украинскими работниками только украинцев по национальности и то не всех, а фактически – людей, имеющих стаж пребывания в национал-социалистических партиях [так в тексте. – Е. Б.] в прошлом, да и то лишь в том случае, если эти люди разделяют… ошибки тов. Шуйского…»{455}

Шуйский счел необходимым разъяснить свою позицию на состоявшемся 15 мая 1926 г., через три недели после появления упомянутого письма, заседании Политбюро ЦК КП(б)У. Отстаивая свою точку зрения на необходимость углубления украинизации, нарком просвещения коснулся главным образом трех моментов: положения украинцев в компартии, вопроса об украинизации пролетариата и творчества Хвылевого. «У нас был недавно съезд партии, и там никто даже не говорил на украинском языке», – возмущался Шуйский. «А почему они не выступали? – задавал он вопрос и тут же отвечал на него: – Потому, что они в партии забиты, загнаны и составляют меньшинство даже арифметическое, не говоря уже о влиянии. Потому, что в партии господствует русский коммунист, с подозрительностью и недружелюбием, чтобы не сказать крепче, относящийся к коммунисту-украинцу»{456}.

Горячность Шуйского не могла не вызвать негодования его коллег по партийной верхушке, большинство из которых были русскими по происхождению или пользовались в быту исключительно русским языком. Причем последним досталось по первое число. «Господствует, – негодовал Шуйский, – опираясь на презренный, шкурнический тип малоросса, который во все исторические эпохи был одинаково беспринципно-лицемерен, рабски двоедушен и предательски подхалимен. Он сейчас щеголяет своим лже-интернационализмом, бравирует своим безразличным отношением ко всему украинскому и готов всегда оплевать его (может, иногда и по-украински), если это дает возможность выслужиться и получить теплое местечко».

Основной вывод Шуйского был категоричен: «Наша партия должна стать украинской по языку и по культуре»{457}. Оратор с возмущением говорил и об отношении украинских большевиков к коммунистам – выходцам из других партий. Может ли «этот бывший боротьбист когда-нибудь избавиться от этого своего рода волчьего билета, каким является в настоящем его пребывание в прошлом в рядах украинской компартии [имеется в виду Украинская коммунистическая партия (боротьбистов). – Е. Б.], и что нужно для того, чтобы это – его революционное прошлое – не являлось какой-то каиновой печатью, мешающей ему быть полноправным гражданином в партии»{458}.

В ответ на это заявление Шуйского Каганович признал, что «отдельные факты в отношении затирания „бывших“ имеются, этого оспаривать нельзя. Партия с этими извращениями борется и будет бороться, но нельзя, как это делает тов. Шуйский, доказывать, будто это у нас такая общая система в партии»{459}.

Невзирая на критику со стороны Сталина Шуйский продолжал отстаивать необходимость украинизации пролетариата. «…У нас получается смычка интеллигенции с крестьянскими массами, а не пролетариата с крестьянством»{460}, – негодует он, прекрасно отдавая себе отчет в том, какое положение может занять украинская интеллигенция благодаря проводимой компартией кампании по коренизации.

Нарком просвещения принялся защищать и Н. Хвылевого: «Нельзя же, говоря о Хвылевом, написавшем целые трактаты по вопросам литературы и искусства, выхватывать один отрывок из его произведений, одну лишь часть и по ней судить… Чем иначе объяснить, как не юношеским задором, такую логику, как „Росія самостійна? Самостійна. Ну, так i Україна самостійна“?»{461}

Шуйский не учел, что в позиции Хвылевого отчетливо просматривались отголоски недавней дискуссии о роли национальных республик в Союзе ССР, когда многие украинские коммунисты отстаивали большую самостоятельность Украины. Сепаратистские же устремления ряда украинских партийных лидеров вызывали серьезную озабоченность Москвы. Еще свежи были воспоминания о «конфедерализме» Раковского. Думается, высказывания Шуйского в защиту Хвылевого принесли обоим больше вреда, нежели пользы. Каганович не мог не насторожиться, памятуя о жесткой позиции Сталина, стремившегося не допустить расширения полномочий республиканских органов власти.