Феномен Табачковой

Вскоре ему пришлось расстаться с крючкорукими баянистами, у которых оказался превосходный нюх на водочный перегар. Завьялов не долго сожалел о потерянном - с его именем не трудно было устроиться в ресторанный оркестр. Выяснилось, что лучшего места не придумаешь - тут тебе и работе, тут и фейерверки. Марина плакала, видя, как Орфей стремительно катится вниз. Через три месяца ресторан отказался от гитариста Завьялова, не умеющего сочетать свои потребности и возможности. Его гитара издавала такие звуки, что даже самые бывалые завсегдатаи ресторана затыкали уши хлебным мякишем.

Пришли для Завьялова трудные времена. Свою трудовую книжку, вдоль и поперек расцвеченную пестрыми чернилами, он в утешение себе считал доказательством незаурядной натуры, мечущейся в поисках приложения небывалых сил.

К собственному тридцатилетию, как и любой человек, Орфей пришел через детскую коляску, подростковые шалости и юношеские увлечения. Но в это трудно было поверить теперь и самому. Глядя в зеркало, он видел в нем одутловатое красное лицо с обиженно поджатыми губами. Ранние залысины по обеим сторонам лба и глаза с розовой мутью никак не напоминали в нем прежнего ангелоподобного мальчика. Завьялов понимал, что его одурманили, взяли в плен звенящие фейерверки, но, как ни напрягал волю, не мог вырваться из их колдовства и постепенно примирился с тем, что он пропащий человек. Впрочем, примирение было лишь для себя. А для Марины и детей разыгрывалась роль волевого, добродетельного мужа и отца. Но порой розыгрыш принимал плачевную форму. Выписывая ногами замысловатые кренделя, Орфей изображал то монарха, то мандарина, то повелителя планет, загоняя под стол испуганных детей и доводя до слез по-прежнему любящую его Марину. Правда, иногда он являлся домой спокойным, хоть и с отблеском ракет в глазах, гладил ребятишек по головам и, заваливаясь на диван, вздыхал:

- Господи, скукота-то какая! Хоть бы ты, Марина, изменила мне, что ли? Все изменяют, а ты нет. Слыхала, Галка Залепина на три дня бросила мужа, детей и убежала к какому-то служителю муз. Не зря выписывала "Иностранную литературу". А ты у меня святая до тошноты. Изменила бы на время, так, может, и любил бы крепче. Да ведь к кому пойдешь, когда идти не к кому. Один я у тебя, разъединственный.

Марина кротко плакала, Завьялов принимал это за согласие со своими словами, подходил к жене и покровительственно обнимал за плечи.

Но чаще случались бурные сцены. О том, что пахнет грозой, Марина узнавала по одному верному признаку; Орфей начинал быстро бормотать под нос: "Увял Завьялов, увял Завьялов..." Хватая первый попавшийся под руку предмет, он бросал его в жену. Дети прятались за шкаф, под стол, летели стекла, посуда.

Как-то во время такого погрома он плюхнулся в кресло, испуганно вытянув шею в сторону пианино. Потом резко вскочил и, дрожа всем телом, бросился к Марине. Его бил озноб. Он клацал зубами и, тыча пальцем в пианино, что-то бормотал. Оказывается, крышка инструмента вдруг сама открылась, и из-под нее выскочил Генка Туркалов с шарообразным Листригоном. Оба были во фраках и цилиндрах. На лбу Листригона красным маяком горел единственный глаз, а изо рта торчали два огромных зуба, похожих на сосульки пещерных сталактитов. Листригон взял Генку под руку, и они стали отплясывать на клавишах шейк. Затем головастик откланялся, произнес глупейшую загадочную фразу: "Мы вам - телевизор, а вы нам - телефон", и крышка пианино прихлопнула обоих.

Орфей долго прижимался к Марине, зарывался лицом в ее грудь, что-то бормотал и всхлипывал. Она успокоила его, уложила в постель, а он все никак не мог уснуть, натягивал на голову одеяло и поглядывал в щелочку не покажутся ли опять из пианино Генка и Листригон?

Как истинный Друг, Туркалов оставил его в покое. С Листригоном оказалось сложнее. В один из вечеров тот взмахнул короткими ручками, топнул крохотной ножкой, и звенящие фейерверки навсегда покинули Завьялова. Листригон теперь ходил за ним по пятам, колобком бежал по улицам, прыгал в троллейбус, являлся к нему на работу.

И странно было, что прохожие не обращают внимания на этого уродца. Он то подкатывался к Орфею под ноги, чтобы тот споткнулся или упал, то надевал свой цилиндр на его гитару, и она издавала неверные звуки.

- Выброси ты ее к чертям, - шепнул он однажды Завьялову, вскарабкавшись на его плечо. Тот поразмыслил и швырнул гитару с моста в пересохший Салгир.

- Вот и чудесно, - захихикал Листригон, спрыгивая на землю. - Теперь я навсегда с тобой.

От такой преданности Орфею захотелось взвыть. Он лягнул ногой гнусного циклопа в его шарообразное тельце, но тот легко, как воздушный шарик, взвился в воздух, плавно опустился на загривок Орфея и обхватил его цепкими ручками.

- Не так легко от меня избавиться, - сказал он ласково и грустно.