Феномен Табачковой

До сих пор беседа шла тихо-мирно. Правда, по ходу рассказа Табачковой подруги то и дело пускали в адрес новобрачных шпильки, а Зинаида Яковлевна время от времени окидывала взглядом комнату и не без довольства говорила: «И моя рука тут приложена». Но вот она высказала нечто такое, отчего Мила Ермолаевна мгновенно отставила блюдце — все трое пили чай из блюдечек — и с величайшим любопытством уставилась на Зинаиду Яковлевну.

— Кого замуж? — переспросила Мила Ермолаевна.

Кто чужой подумал бы, что она и в самом деле не поняла, о ком речь. Но Зинаида Яковлевна знала занудный характер приятельницы и отчетливо сказала:

— Не придуривайся! Кого же еще, Анну.

Смурая чопорно поджала губы, прожгла Черноморец насквозь взглядом сумрачных глаз и выразительно крутанула пальцем у виска.

— Хватит с нее глупостей. И так ходит, как пугало огородное, — намекнула она на парик, с которым Анна Матвеевна теперь не расставалась и который, как она сама заметила, даже внутренне преобразил ее.

— Меня, что ли, замуж? — растерялась Анна Матвеевна. Смысл сказанного дошел до нее с опозданием, так как представить себя в роли чужой, не Сашенькиной, жены у нее не хватало воображения. Нервно прихлебнула из блюдца, поперхнулась, закашляла, замахала руками и выскочила из-за стола.

— А что? — пробасила Зинаида Яковлевна, принимая воинственную позу. Ее внушительное тело так и заходило ходуном в предвкушении возможной стычки со Смурой. И она не обманулась. Смурая испустила из груди странный звук и тем самым как бы дала Зинаиде Яковлевне знак действовать. Тяжело приподнявшись, Черноморец грохнула кулаком по столу так, что блюдца подпрыгнули, по скатерти разбежались темные пятна.

— Ее! Именно ее — замуж! — провозгласила она.

Нахлынувшая было на Табачкову веселость перешла в испуг. Она по-прежнему кашляла, махала руками, и в коротких промежутках между кашлем из ее горла бессвязно выталкивалось:

— Зачем это, господи… кха-кха… ну и придумала… кха-кха… юмор.

— Пусть не до гроба, пусть хоть на месяц, два, но ты обязательно должна еще разок побывать замужем. В пику этому отродью мужиковскому! И еще, как это теперь говорят, — для престижа. Во-во, для престижа! Женщина ты еще ничего. Не красавица, правда, но и не урод. А в парике так и вовсе представительная, что бы там ни говорила твоя лучшая подруга.

— Да кому, кому это надо? — почти простонала Смурая, не в силах больше слушать эту, на ее взгляд, галиматью. — Кому оно нужно, ее замужество?

— Всем! Всем! Всем! — почти выкрикнула Черноморец. — Чтобы весь мир видел и на ус мотал: женщина в пожилом возрасте — это вам не старое кресло, которое, пообтерев, можно выкинуть. Пожилая женщина еще ого-го, как нужна. Ей, может, большая цена, чем какой-нибудь молоденькой вертихвостке, которая только и умеет, что глазки строить да стишки кропать. И ты, Ермолаевна, молчи, потому как в деле замужнем смыслишь меньше, чем в колбасных обрезках. — Своим распаленным жарким телом она вплотную приблизилась к Смурой. — Небось, ни разу и не целовалась, — изрекла она в заключение и смолкла, струхнув от этой излишней своей языкастости.

Смурая встала, оттерла ее плечом и молча вышла в прихожую.

— Девочки, вот и опять… Да что же это! И когда перестанете грызться! — заметалась Анна Матвеевна, перехватила у Смурой плащ и потянула ее назад, в комнату. Но Мила Ермолаевна, продолжая хранить грозное молчание, вырвала плащ из ее рук, оделась и хлопнула дверью.

Очень расстроенная, Анна Матвеевна вернулась на прежнее место.

— Ну вот, — она прерывисто вздохнула. — Вот как нехорошо получилось. Что ты наделала, Зинаида? Ты же по самому больному ее шлепнула!

Черноморец в сконфуженном оцепенении смотрела на пустой стул Смурой и дергала плечами:

— Да я что, я не хотела…

— Думаешь, она родилась одинокой? — горестно продолжала Табачкова. — И у нее любовь была. К одному лейтенантику. — Анна Матвеевна задумалась, вызывая из прошлого забытое лицо. — Смешной такой был лейтенантик. Веселый, белобрысый. Все бывало песенки напевал. Погиб лейтенантик, осталась Мила одна. А ты…

— Так ведь кто ж его знал… Ты мне никогда, ничего… — Черноморец уже справилась со смущением и деловито уплетала кекс. — Как бы там ни было, а лично перед тобой, Анна, сейчас одна задача — выйти замуж, — сказала она с непреклонным упорством.

— Да брось ты, заладила попугаем, — рассердилась Табачкова, — сама-то чего не выходишь?

— Это я? — черные глаза Зинаиды Яковлевны лукаво блеснули. — Шиш с маслом я теперь за них буду замуж выходить! Нашли рабыню африканскую. Он тебе придет, в телевизор или газету уткнется, а ты вертись вокруг него лебедушкой: поджарь и подай, подотри и постирай. Хватит! Мне теперь, ежели мужик понадобится, я могу его и без этой обслуги заиметь. Мне, может, большее удовольствие уход за внуками приносит, чем за ими, отродьями неблагодарными.