При шизофрении вследствие изменения акустической модальности также возникает особый модус включенности. В нормальном состоянии звуки воспринимаются как что-то исходящее от определенного тела, голоса – как что-то произнесенное. Звук одновременно и отрывается от звучащего тела, поглощая наше ухо, и отсылает к звучащему телу, ограничивая взаимодействие. При шизофрении деформируются нормальные характеристики акустической модальности, и звук становится максимально оторванным от звучащего тела. Голос и звук полностью отделяются от говорящего. «Шизофреник, – указывает Штраус, – слышит голоса, но не людей. Иногда это один голос, но чаще он принадлежит некоторым, множеству, „им“, и исходит от анонимной группы: коммунистов, масонов, евреев или католиков. Даже если голос один, продолжает говорить именно голос; его хозяин не обнаруживается»[678]
.Следствием отрыва голосов от говорящих является потеря их пространственной локализации. Голоса становятся вездесущими, они атакуют больного со всех сторон, избегая лишь встречи «лоб в лоб». Утратив соотнесенность с пространством, голоса игнорируют не только его границы, но и его барьеры. Для них не являются преградой ни стена, ни расстояние. Отсутствие у голосов физической оболочки не смущает пациента, его мир реален, поскольку галлюцинации, как мы уже отмечали, возникают в дологической сфере сенсорного опыта. Именно поэтому больной не может с ними бороться. «… Голоса всесильны и непобедимы в своей власти. Пациент беспомощен перед ними! От них нет спасения»[679]
, – пишет Штраус.Так же, как и при алкогольном делирии, при шизофрении нарушаются границы, Другой становится физиогномическим, враждебным. Он предстает в сверхъестественном обличии, но его реальность не вызывает сомнения – это базисное изменение бытия в мире. Исчезает соучастие и понимание. Другие и мир характеризуются физиогномической соотнесенностью с сенсорным опытом: исчезает знакомый мир, он превращается в сверхъестественный, а пациент становится жертвой галлюцинаций. «Голоса, – отмечает Штраус, – носят атмосферный характер, как шторм и холод, но они предназначаются только одному человеку, и они поражают не только его существование, но и его индивидуальное человеческое бытие в его собственном „я“»[680]
.Физиогномия страха и ужаса определяет общий порядок вещей, стирая разметку пространства действий и приводя к состоянию порабощения. «Человек, страдающий шизофренией, – подчеркивает Штраус, – не уходит от реальности в мир грез; его погружают в чужую реальность с физиогномикой, которая в самых тяжелых случаях парализует все действия и обрезает все пути общения»[681]
. Следствием этого становится возникновение при шизофрении и других психических заболеваниях патологических феноменов: автоматизмов мышления, ощущения кражи мыслей, моторных автоматизмов и др. Сквозь все эти симптомы незримо проступает образ атакующего Другого.Моторным выражением шизофренического опыта мира является неподвижность. Произвольные движения, напоминает Штраус, направлены к зонам предпочтения, их осуществление предполагает разметку пространства, которая у шизофреника отсутствует. Мир шизофреника гомогенен, и ему не к чему стремиться. Несмотря на неподвижность и немоту, он не уходит от внешнего мира, но выделяет себя как не-участник (nonparticipant) происходящего, а сам продолжает наблюдать за событиями. Основная особенность такого больного состоит в «заострении в его радикальном отчуждении биологических изменений, трансформирующих модус „бытия-в-мире“…»[682]
.Для объяснения явления кататонического ступора при шизофрении немалое значение имеет предпринятое Штраусом исследование движения. В одноименной работе, пытаясь преодолеть картезианскую трактовку движения, по аналогии с «проживаемым временем» Минковски он вводит понятие