Феноменология духа

С другой стороны, понятие чистого здравомыслия есть для себя нечто иное, нежели его предмет, ибо именно это негативное определение составляет предмет. Так, следовательно, здравомыслие провозглашает, с другой стороны, также и сущность веры чем-то чуждым самосознанию, что не есть его сущность, а подбрасывается ему словно какой-то подкидыш. Однако просвещение здесь совершенно неразумно; вера на опыте узнает его как речь, которая не ведает, что говорит, и не понимает сути дела, когда толкует о поповском обмане и об одурачивании народа. Просвещение говорит об этом так, словно сознанию под видом сущности (für das Wesen) подсовывается нечто абсолютно чуждое и «иное» при помощи какого-то фокуса-покуса фиглярствующего духовенства, и в то же время утверждает, что это — сущность сознания, что сознание верит в него, доверяет ему и старается заслужить его благосклонность, — т. е. что сознание созерцает в нем свою чистую сущность так же, как и свою единичную и всеобщую индивидуальность, и что своим действованием оно порождает это единство себя самого со своей сущностью. То, что просвещение объявляет чуждым сознанию, оно непосредственно объявляет наиболее свойственным ему. Как же оно может, таким образом, говорить об обмане и об одурачивании? Так как оно само говорит о вере прямо противоположное тому, что оно о ней утверждает, оно скорее показывает себя перед верой сознательной ложью. Как могли бы иметь место одурачивание и обман там, где сознание в своей истине непосредственно обладает достоверностью себя самого, где оно в своем предмете владеет самим собою, в такой же мере в нем находя себя, как и порождая себя? Различия не существует больше даже на словах. — Если поставить общий вопрос: позволительно ли обманывать народ, то на деле следовало бы ответить, что такой вопрос неуместен, потому что в этом обмануть народ невозможно. — Можно, конечно, в отдельных случаях продать медь вместо золота, поддельный вексель вместо настоящего, можно налгать и многим выдать проигранное сражение за выигранное, можно на некоторое время заставить поверить и во всякую другую ложь касательно чувственных вещей и отдельных событий; но в знании сущности, где сознание обладает непосредственной достоверностью себя самого, мысль об обмане отпадает полностью.

2. Учение просвещения

Посмотрим, далее, как вера на опыте узнает просвещение в различенных моментах своего сознания, чего приведенное рассмотрение касалось только в общем виде. Но эти моменты суть чистое мышление или, как предмет, абсолютная сущность в себе и для себя самой; затем отношение чистого мышления — в качестве знания — к абсолютной сущности, основа его веры, и, наконец, его отношение к ней в его действиях, или его служение. Подобно тому как чистое здравомыслие вообще не признавало и отрицало себя в вере, оно и в этих моментах будет поступать точно так же превратно.

(α) Извращение веры просвещением

Чистое здравомыслие относится к абсолютной сущности верующего сознания негативно. Эта сущность есть чистое мышление, и чистое мышление внутри себя самого установлено как предмет или как сущность; в то же время в верующем сознании это в-себе[-бытие] мышления приобретает для обладающего для-себя- бытием сознания форму, однако пустую лишь форму предметности; оно выступает в определении чего-то представляемого. Но так как со стороны для себя сущей самости чистое здравомыслие есть чистое сознание, то для него «иное» выступает как некоторое «негативное» самосознания. Его можно было бы принять еще или за чистое в-себе[-бытие] мышления, или же за бытие чувственной достоверности. Но так как в то же время оно существует для самости, а эта последняя как самость, обладающая предметом, есть действительное сознание, то специфический предмет чистого здравомыслия как таковой есть некоторая сущая обыкновенная вещь чувственной достоверности. Этот предмет его является ему в представлении веры. Оно осуждает это представление и в нем — свой собственный предмет. Но по отношению к вере оно не право уже тем, что постигает ее предмет так, как если бы он был его предметом. Оно говорит поэтому о вере, что ее абсолютная сущность есть кусок камня, деревянный чурбан, у которого есть глаза, но который не видит, или она есть кусочек теста, полученного из взращенных в поле злаков, переработанного людьми и отправляемого назад на поле, или как бы еще вера ни антропоморфизировала сущность, как бы еще ни делала она ее себе предметной и представимой.