Читаем Феноменология текста: Игра и репрессия полностью

Необходимо учесть, что Тибор Фишер отсылает читателя к понятию Dasein (здесь-бытие), введенному М. Хайдеггером. Имя немецкого философа и само понятие несколько раз возникают на страницах романа. Идея здесь-бытия иронически переосмысляется Тибором Фишером и становится важнейшим тематическим стержнем романа. Эдди Гроббс, прочитавший Хайдеггера, ощущает ненадежность сущего. Он в какой-то момент обретает способность смотреть по ту сторону внешней видимости. Он осязает первооснову сущего, присутствие, бытие. Испытывая, по его собственному признанию, состояние здесь-бытия, Гроббс укореняется в изначальное™ мира. Он чувствует открытость вещей, равно как и собственную открытость всему. Из этой точки абсолютной свободы можно видеть мир в его многообразии и понять тщетность любой попытки его структурировать. Эдди Гроббс оказывается у истоков всех систем и представлений о мире. Он неизменно обращает внимание на зазоры, пробелы между этими представлениями и основанием вещей и использует их в своих целях.

Понимая неизбежную ошибочность систем, Гроббс отказывается осуществлять свою судьбу в соответствии с ними. Именно поэтому он почти демонстративно пренебрегает своими обязанностями преподавателя. Его страшит необходимость учить, предписывать, открывать перед студентом перспективы ПУТИ, который обязательно окажется ложным. Эдди Гроббс отказывается не только от академической карьеры, но и от всех возможных путей движения, дорог, предлагаемых культурой. Он предпочитает оставаться на стадии возможности, открытости любой реализации. Выбрать какую-либо из дорог — значит подчиниться чужой власти. Герой остается на месте, уклоняясь от определенности выбора и тем самым выскальзывая из мира здравого смысла. И все же тотальность культуры не дает человеку возможности полностью от нее дистанцироваться даже в пределах своего «я». Необходимость выбора преследует его даже в том случае, если он пребывает в ситуации здесь-бытия. Эта идея пародийно обыгрывается Фишером в эпизоде, где Эдди Гроббс, оказавшись без машины под проливным дождем на обочине шоссе, пытается ловить попутки: «Вот он я — ошельмованный, лысый, стареющий философ в рваной рубашке, с потертым чемоданом в руке. В левом нагрудном кармане — четыре монетки по двадцать франков. Философ, испытывающий состояние здесь-бытия во всей его полноте. По некотором размышлении я пришел к выводу, что моя кандидатура на роль идеального автостопщика, перед которым распахиваются все дверцы проезжающих машин, стоит только поднять руку на обочине, оставляет желать лучшего. Особенно если этот автостопщик стоит на обочине скоростной трассы, по которой принято гнать, пристегнувшись — и целеустремившись вдаль»[149]. Герой не может вечно стоять под дождем, не предпринимая никаких действий. Но всякое действие, всякий выбранный путь тут же свяжет его с другими и подчинит их власти: шофер грузовика Густав, подобравший Гроббса, оказывается гомосексуалистом и начинает домогаться своего попутчика. Итак, выбор сделан. Изгнанник-философ вышел из ситуации неопределенности и обрел определенный статус, превратившись в попутчика. Но этот новый статус немедленно сделал его объектом чужой воли. Неизбежность такого рода логики, неизбежность вовлеченности в чужую систему Эдди Гроббс всегда осознает. Но его ангажированность никогда не бывает окончательной. Гроббс принимает навязанный ему путь внешне, оставаясь всего лишь попутчиком. И если он начнет всерьез играть по предложенным правилам, то обязательно проиграет. И потому он выдумывает свои. На предложение Густава заняться любовью философ отвечает отказом:

«— У нас бы с тобой вышло. Только держись — аж окна бы ходуном ходили, — воодушевленно развивал он свою мысль.

Мой отказ выразился в улыбке — из тех, которые призваны сказать: ваше предложение страшно заманчиво и, вообще, такое не каждый день случается, но я не могу, не могу по массе причин — и очень сожалею»[150].

Густав выдвигает новое предложение: Гроббс должен смотреть, как он мастурбирует. Но и здесь философ отказывается полностью принять чужую волю, выторговывая себе пространство свободы:

Перейти на страницу:

Все книги серии Научная библиотека

Классик без ретуши
Классик без ретуши

В книге впервые в таком объеме собраны критические отзывы о творчестве В.В. Набокова (1899–1977), объективно представляющие особенности эстетической рецепции творчества писателя на всем протяжении его жизненного пути: сначала в литературных кругах русского зарубежья, затем — в западном литературном мире.Именно этими отзывами (как положительными, так и ядовито-негативными) сопровождали первые публикации произведений Набокова его современники, критики и писатели. Среди них — такие яркие литературные фигуры, как Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, П. Бицилли, В. Вейдле, М. Осоргин, Г. Струве, В. Ходасевич, П. Акройд, Дж. Апдайк, Э. Бёрджесс, С. Лем, Дж.К. Оутс, А. Роб-Грийе, Ж.-П. Сартр, Э. Уилсон и др.Уникальность собранного фактического материала (зачастую малодоступного даже для специалистов) превращает сборник статей и рецензий (а также эссе, пародий, фрагментов писем) в необходимейшее пособие для более глубокого постижения набоковского феномена, в своеобразную хрестоматию, представляющую историю мировой критики на протяжении полувека, показывающую литературные нравы, эстетические пристрастия и вкусы целой эпохи.

Владимир Владимирович Набоков , Николай Георгиевич Мельников , Олег Анатольевич Коростелёв

Критика
Феноменология текста: Игра и репрессия
Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века. И здесь особое внимание уделяется проблемам борьбы с литературной формой как с видом репрессии, критической стратегии текста, воссоздания в тексте движения бестелесной энергии и взаимоотношения человека с окружающими его вещами.

Андрей Алексеевич Аствацатуров

Культурология / Образование и наука

Похожие книги

Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Читатель обнаружит в этой книге смесь разных дисциплин, состоящую из психоанализа, логики, истории литературы и культуры. Менее всего это смешение мыслилось нами как дополнение одного объяснения материала другим, ведущееся по принципу: там, где кончается психология, начинается логика, и там, где кончается логика, начинается историческое исследование. Метод, положенный в основу нашей работы, антиплюралистичен. Мы руководствовались убеждением, что психоанализ, логика и история — это одно и то же… Инструментальной задачей нашей книги была выработка такого метаязыка, в котором термины психоанализа, логики и диахронической культурологии были бы взаимопереводимы. Что касается существа дела, то оно заключалось в том, чтобы установить соответствия между онтогенезом и филогенезом. Мы попытались совместить в нашей книге фрейдизм и психологию интеллекта, которую развернули Ж. Пиаже, К. Левин, Л. С. Выготский, хотя предпочтение было почти безоговорочно отдано фрейдизму.Нашим материалом была русская литература, начиная с пушкинской эпохи (которую мы определяем как романтизм) и вплоть до современности. Иногда мы выходили за пределы литературоведения в область общей культурологии. Мы дали психо-логическую характеристику следующим периодам: романтизму (начало XIX в.), реализму (1840–80-е гг.), символизму (рубеж прошлого и нынешнего столетий), авангарду (перешедшему в середине 1920-х гг. в тоталитарную культуру), постмодернизму (возникшему в 1960-е гг.).И. П. Смирнов

Игорь Павлович Смирнов , Игорь Смирнов

Культурология / Литературоведение / Образование и наука