Фэнтези-2005

Отогнав огрызнувшуюся боль, Хью Дерракотт стал на колени перед тем, кто еще утром носил корону Олбарии. Хотя при чем тут корона?! Хью был верен сюзерену, но любил он человека, и человек этот стоил любви как никто другой. Его любили все, кроме тех, кто ненавидел.

Эдмунд лежал на алом рыцарском плаще и, казалось, спал. Он казался хрупким и очень молодым, младше своих неполных тридцати трех. Будь прокляты убийцы во веки веков, прокляты до последнего колена! Фрэнси молча расправил темные волосы короля, нечаянно коснулся ссадины и виновато отдернул руку.

Эдмунда Доаделлина убили в спину, спереди на теле виднелось лишь несколько синяков, и еще была ободрана щека — когда победители сдирали с убитого одежду и доспехи, они не церемонились.

Джон дважды обошел поляну и остановился у куста боярышника. В здешних краях «королевский куст» растет везде. Боярышник был и на королевском гербе, боярышник и меч в серебряных ножнах. Доаделлины клялись защищать Олбарию, именно защищать. Эльфы короновали первого Доаделлина венком из цветущего боярышника, но это было давно, и это было весной, а теперь — осень, и боярышник усыпан кровавыми ягодами…

Жар костра заставил вздрогнуть темные ресницы, в сердце Хьюго встрепенулась безумная надежда, но куда там! Рука Эдмунда была ледяной, и Дерракотт сжал ладонь короля в своих, словно мог ее отогреть. На среднем пальце Эдмунд носил кольцо, память об отце, теперь оно исчезло. Мародеры или Дангельт? Хотя какая разница…

Стрелок вынул нож и принялся срезать куски дерна. Фрэнси что-то сказал, наверное, предложил помощь, Джон Лейси покачал головой, давая понять, что справится. Лорд Элгелл кивнул, отошел, сбросил куртку и принялся стаскивать с себя рубаху. Хью не сразу сообразил, зачем, а поняв, взялся за свои сапоги. Эдмунд ляжет в могилу одетым, как рыцарь.

Они кончили одевать убитого, и Фрэнси тихо сказал:

— Нужна корона…

Хью с недоумением уставился на друга. Перед боем Эдмунд велел закрепить корону поверх шлема, сейчас она, должно быть, в руках Дангельта. Серебру все равно, чью голову венчать.

— Боярышник, — решил Фрэнси, — венок из боярышника.

Алые ягоды, сменившие белые цветы. Фрэнси прав.

— Хорошо придумано, милорд, — Джон закончил срезать траву и глубоко вздохнул, словно лошадь. — Только сплести-то их как?

— Мы их привяжем, — Хьюго сорвал с шеи графскую цепь, — вот сюда…

Они сделали корону из сложенной вдвое цепи, к которой приладили листья и гроздья ягод. Элгелл поцеловал мертвого в лоб и в скрещенные руки и осторожно возложил венец из боярышника на темные волосы. Красные ягоды казались каплями крови.

— Словно сын Божий, — прошептал Джон, кусая губы, — прими Господи его душу.

— Нужно найти священника, — шепнул Хью. — Король Олбарии должен лежать в освященной земле…

— Не надо, милорды. Место здесь хорошее, чистое, а Господь и так знает, кто чего стоит. Ему, — стрелок поклонился мертвому, — ходатай не нужен, чист он. А попа искать — мало ли на кого нарвемся. Негоже, чтоб до него вдругорядь добрались.

— Вы правы, Джон, — лорд Элгелл говорил со стрелком, как с равным. — Господь не допустит, чтобы ублюдки нашли могилу и надругались над ней, хотя…

Фрэнси осекся. Хью знал, о чем тот думает, потому что сам думал о том же. Почему Господь позволил восторжествовать подлости и предательству? Почему?!

Если б Эдмунд поменьше прощал врагов и побольше думал о себе, он был бы жив! И не только он. Милосердие короля обернулось бедой для всей страны. Потому что захватившие власть за чужие деньги Дангельты будут расплачиваться с кредиторами, а кредиторы эти — исконные враги Олбарии. Потому что оголодавшие ничтожества будут драть три шкуры с народа, и пройдет не меньше сотни лет, пока они насосутся. Потому что совесть, честь и милосердие будут забыты, а править будут зависть и корысть… А совесть и честь останутся здесь, в одинокой могиле под кустом боярышника.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Весна. Нашествие

1

Дженни с трудом подняла тяжеленную бадью и выплеснула в корыто. Свиньи, расталкивая друг друга, устремились к долгожданному вареву, Дженни поставила бадью на землю и утерла лоб рукавом. День только начинался, а она уже валится с ног. Ну кто ж виноват, что она уродилась такой хилой? Пока мать была здорова, они хоть как-то сводили концы с концами, но теперь на троих едоков — одна работница, и та никудышная!

— Опять стоишь, мерзавка! — Миссис Пулмсток, необъятная в своей розовой юбке и украшенном сальным пятном переднике, стояла на крыльце. — Как жрать, так за троих, а как работать, тебя и нет!