Фэнтези 2011

— Золотой! — сказал Галяс очень взволнованным голосом. И уже повернулся ко мне, чтобы еще что-нибудь приказать…

Но я первей его сказал:

— Я больше ничего делать не буду. Я сегодня крепко уморился.

Галяс очень внимательно посмотрел на меня, после спросил:

— А это правда, что тебя ведьма украла и ты три года жил у нее в хатке на куриных ножках?

— Не на куриных, а на гусиных, — сказал я. — Куры на мокром не водятся.

Это я так всегда всем отвечал, и это всем нравилось. Галясу это тоже понравилось. Он заулыбался, а потом еще спросил:

— А чем она тебя кормила?

— Одними жареными мухоморами, — ответил я, и это опять как всегда. — А поила зеленой водой из Гнилого Оврага. И еще стегала плеткой-семихвосткой и целый день держала в сундуке под замком. А ночью мы с ней летали в ступе. А однажды я из ступы вывалился и вниз свалился, в лес, и тогда меня там ваши подобрали. А еще…

— Ладно, ладно! — сердито перебил меня Галяс. — Это вранье будешь другим рассказывать. И уже в другой раз, потому что сегодня уже очень поздно. Пошли домой!

И мы пошли. По дороге мы молчали. Когда вошли в деревню, я повернул к себе, а Галяс к себе, то есть к панам в маёнток.

Вечер и ночь прошли тогда как обычно. А назавтра к нам во двор пришел Галяс. Он опять был с удочкой. Но был уже не злой, а почти что веселый, на мою деревенскую мать не покрикивал, а даже наоборот, ей почти что подмигнул и сказал, что он берет ее мальчика Яся с собой на рыбалку, а она сегодня может оставаться дома и ни о чем не беспокоиться. Это означало, что он в своих бумагах сделает пометку, что она будто бы ходила. Такой поворот дела нас всех — это нашу семью — очень обрадовал, и я пошел на рыбалку в очень хорошем расположении духа. И, это само собой разумеется, господин Галяс в тот день наловил столько лещей и подлещиков, сколько он, может, за всю свою жизнь раньше не лавливал.

И вот с того все и началось! Господин Галяс ко мне просто как бы привязался, а другого слова тут не подберешь. Теперь что бы он ни делал (или не делал), он обязательно брал меня с собой. И я ему честно во всем помогал, исполнял любые, иногда даже очень сложные поручения, а он за это не гонял моих на панщину. И это, впрочем, было совершенно справедливо, потому что я один тогда работал (а точнее, приносил пользы) за семерых, никак не меньше, здоровенных мужиков. Это же я ему тогда плотину подправил, и Сенькины заливные луга за полдня выкосил, и горн в кузнице починил, и крышу в коровнике перекрыл…

Ну, не то чтобы совсем перекрыл, а по крайней мере крыша течь перестала. И фонтан тоже я починил. Но там уже наоборот — сделал так, чтобы текло, даже било струей. И вот там, возле того фонтана и возле той струи, меня впервые и увидели эти паны господа Войцеховичи. Они к тому времени, как я потом узнал, были обо мне уже порядком наслышаны. И вот наконец увидели. А я там тогда делал вот что. Точнее, дела у меня там было совсем мало, даже почти никакого. Там было так: Галяс привел меня в панский маёнток, в панский парк, а там, на одной полянке, был сделан фонтан. Сам фонтан был такой: посреди каменного, полного водой корыта как бы на каменной кочке стоит голый каменный хлопчик примерно моих лет и душит за горло гуся. И у гуся из клюва бьет струя. То есть раньше била, а после что-то в гусе засорилось, и она бить перестала. Вот Галяс меня туда привел, показал и объяснил, что ему надо, и стоит, в фонтан, то есть в мокрое, не лезет. А я, как был босой — а простые люди и тогда, как и сейчас у нас летом, всегда босые для здоровья, — а я залез туда, подошел к тому хлопчику с гусем, осмотрел их, ощупал, нашел неправильное место — а это было у гуся на спине — и ударил туда кулаком. И опять сразу ударила струя.

— О! — радостно сказал Галяс. И еще: — А чего это там было?

— А это, — я ему отвечаю, — он там внутри чем-то подавился. А я ему помог, и сразу проскочило.

Галяс смотрит на струю, любуется. Но вдруг, я слышу, еще кто-то говорит, и говорит очень сердито:

— А почему это бьет? Откуда такой напор? Не должно его быть!

Я обернулся и вижу: стоят на краю полянки господа Войцеховичи, средний и младший. То есть Войцехович Крепкий Пень и Войцехович Дрын. И это Дрын, я сразу это понял, гневался. Он и дальше смотрит очень злобно, как будто я им фонтан не починил, а, наоборот, испортил. А Дрын, он вообще был очень злобный, потому что, мать так говорила, он еще слишком молодой, еще нашей крови не напился. А ему и вправду лет было еще совсем немного — может, еще только двадцать, он жил в городе и там учился (на кого, никто не знал) и приезжал домой только на лето. Так он и тогда приехал, леший его принес на мою голову, подумал я тогда. То есть я тогда очень сильно напугался. Стою возле того гуся и смотрю на Дрына, паныча. А он, и очень злобно, опять говорит:

— Не может так быть! Напору же нет! Никто же воды не нанес!

Ат, думаю, перестарался я. И тогда бэмц гуся опять кулаком по спине! Гусь подавился и опять заткнулся. Дрын обрадовался, говорит:

— Вот теперь правильно! А то нарушил всю гидравлику. Правда, папан?