- Есть. Ты говоришь все это ради "но", которое пойдет следом.
- Но, - Иона поймала его взгляд, взяла за руку. - Я не уверена, что люблю графа. Я счастлива, но едва ли люблю его. Он -- забавное создание, к которому я смогу привыкнуть.
Эрвин взял у нее цветок и приложил к губам сестры.
- Все изменится, очень скоро. И самое удивительное: все изменится к лучшему!
Иона округлила глаза:
- Ведь ты говоришь не о свадьбе?
- О, нет! Я о тех переменах, что привез с собой. Дайте мне поговорить с отцом - и я переверну мир.
- Что ты хочешь сделать?
- Хочу найти нашего с тобою родителя и убедить его сказать одно-единственное слово: да!
- Так мало?..
- Все остальное уже сделано, сестрица! Нужен только последний шаг.
Он вышел из теплицы, увлекая Иону за собой.
Замок был полон гомона и движения. Завтра прибудут первые гости, а сегодня столица Ориджинов наряжалась, чистила перья, готовила угощения и забавы. Крестьянские телеги одна за другой вкатывались на подворье, и слуги окружали их, бойко расхватывали груз, волокли в погреба сыры, колбасы, солонину, мешки муки; катили бочонки вина и орджа; уносили в залы огромные связки разнотравья. Служанки, звонко перекрикиваясь, развешивали по балконам башен, галереям крепостных стен ленты и цветы. Мальчишки вели в конюшню нескольких жеребцов, а те артачились и всхрапывали, возбужденные людской кутерьмой. Городские купцы толпились у ворот кладовой, спорили о чем-то с кладовщиками; носильщики сгружали с телег короба с товаром, складывали угловатой кучей на краю подворья. В небо взметнулась пробная шутиха и гулко бахнула, каменные стены отбросили эхо.
Завидев Эрвина, большинство кланялись или салютовали, с улыбкой приветствовали:
- Слава Первой Зиме! Здоровья молодым лорду и леди!
- Они действительно так рады мне, - спросил Эрвин скептически, - или сказывается веянье грядущего праздника?
- Даже не сомневайся, рады. Не отнекивайся, - улыбнулась Иона.
Пожалуй, в этом была доля правды. Замковая челядь и низкородные горожане любили герцогских детей сильнее, чем самого герцога с его вассалами. Они видели в молодых Ориджинах больше человечности. Хотя, по меркам Первой Зимы, это могло бы сойти за оскорбление.
У дверей малой трапезной, как и у входов в башни, стояла пара часовых. Черные плащи, черные шлемы и алые камзолы поверх кольчуг, на груди каждого - фамильная летучая мышь Ориджинов со стрелою в когтях. Часовые молчали; с приближением Эрвина, они положили ладони на рукояти мечей - в знак бдительности. Когда-то Эрвин спросил отца, зачем в замке столько стражи, если уже полвека герцоги не знали вассальных мятежей. "Это нужно не для нас, а для самих воинов, - ответил отец. - Необходимо умение, чтобы нести вахту".
- Я ищу лорда Десмонда, - обратился Эрвин к воинам. - Не здесь ли он, случайно?
- Не знаем о его светлости, милорд. Здесь, в трапезной, ваша матушка, милорд.
Вот незадача! Эрвин жаждал увидеть отца. Полгода расчетов, хитроумных переговоров, иносказательных бесед, обещаний, угроз - всего того, из чего плетется ткань политики. Затем - месяц дороги в размышлениях и ожидании нынешней встречи. Один-единственный разговор с отцом, одно-единственное "да" должно увенчать все старания! И Эрвину не терпелось его услышать.
Однако, если сейчас уйти, мать будет оскорблена, что сын не захотел повидаться с нею. Что ж... Эрвин раскрыл дверь малой трапезной.
Герцогиня София Джессика Августа являла собою суть и смысл светской жизни Первой Зимы. Не будь ее, замок жил бы лишь турнирами и воинскими посвящениями. Она же привносила в Первую Зиму душу.
Леди София поощряла музыку и живопись, устраивала певческие состязания, открывала театры. По-детски радовалась каждому найденному ею таланту, столь же бурно разочаровывалась. Неизменно приходила к выводу, что люди пусты, поверхностны, грубы и недостойны ее стараний, однако не оставляла своей деятельности. Заботясь о душах горожан, она изматывала епископа и святых отцов требованиями прочесть проповедь на ту или иную тему, вступала в теологические споры, обвиняла в безразличии и глупости. Затем, добившись желаемого, жертвовала церкви огромные суммы и следила, чтобы деньги были истрачены исключительно на фрески и скульптуры.
Не меньше пятисот золотых эфесов в год герцогиня раздавала полудюжине госпиталей, ею же учрежденных. При этом она почитала медицину грязным, омерзительным ремеслом, брезговала появляться в палатах и никогда не интересовалась, на что расходуются ее пятьсот эфесов. Эрвин подозревал, что добрая половина этой суммы оседает в карманах госпитальных управителей.
- Мой милый Эрвин!.. - всплеснув ладонями, герцогиня вышла навстречу сыну и стремительно поцеловала в обе щеки. - Как ты добрался? Дорога развлекла тебя или утомила?
Не дав ему времени ответить, мать сама же продолжила:
- Южный Путь так мучительно безвкусен, так пуст... Люди мельтешат на станциях, кричат, торгуют, желают чего-то. Я истощаюсь, находясь среди них. Хочется ночевать в поле, а в городах вовсе не открывать дверей экипажа. Лишь горы приносят успокоение...