Фэнтези или научная фантастика? (сборник)

– Из бездонной корзинки? – усмехнулся старик.

– Да.

– А мои все убежали в степь, – помедлив, сказал старик, и в голосе его обнаружились остатки горечи. – Говорят, лучше волки, чем голод…

Дым посмотрел на бурые крошки, оставшиеся на дне брикета. Высыпал на ладонь; аккуратно слизнул:

– Есть надежда… Для жизни. Для Цивилизации – нет надежды.

– Что? – одними губами спросил старик.

– Ты оказался прав, ты, а не я… Лидер был властолюбцем и дураком. Вся эта затея изначально обречена… Ты не знаешь, Дива Донна жива еще?

– Лана-Гаевая зовут ее, – помедлив, сказал старик. – Дива Донна – кличка… псевдоним. Она еще в городе, кажется… но почему нет надежды?

Дым опустил глаза:

– Что в Высоком доме?

– Ничего, – отозвался старик. – Если не считать персональных пайков… очень тощих. Мне вот выдали, по старой памяти…. После того, как ты ушел, тебя сперва лишили должности. Потом представили к награде. Посмертно. Впрочем, уже все равно… Но почему нет надежды?

– Все равно, – повторил Дым. – Видишь ли…

…Слушай и не перебивай, сказал тогда Хозяин. Дым, твои предки – домашние животные. Разумное стадо – нонсенс … ошибка. Ваша цивилизация неправильна … недееспособна. Закат ее может быть более или менее болезненным. Более болезненный выход – волки и одичавшие, понемногу вырождающиеся стада. Менее болезненный выход – договор между нами … между мной и тобой. Пусть они приходят – хоть миллион, хоть два, хоть десять, пространство для них я сумею сделать … организовать. Корма … еду – нет. Значит, стада, желающие не знать ничего о волках, должны подвергаться стрижке … молчи и слушай. Стрижка приводит к шоку, только если взрослую сформировавшуюся особь остричь впервые. Если второй раз – шок будет меньше, на третий его не будет совсем. А если начинать стричь молодых – они перенесут это без малейшего дискомфорта … напряжения. Это войдет в привычку, из трагедии превратится в обыденность … в банальность. Только на таких условиях я могу принимать у себя разумные стада. Это своего рода договор – или шерсть, или безопасность. Никакого принуждения. Справедливо?

– Справедливо, – сказал тогда Дым. – А мясо?..

Хозяин долго смотрел на него, и Дым выдерживал его взгляд – на равных.

– Вообрази, Дым, сколько в степи появится смешанных … полукровок … Четвертькровок. Дальних потомков. Сменится несколько поколений … и все. От этого чуда, разума, зародившегося в результате чьей -то гениальной насмешки … шутки, ничего не останется. Тогда придет очередь мяса. Но ты не доживешь, Дым. Ты не успеешь этому огорчиться.

– Спасибо, – сказал Дым после паузы. – Спасибо, что ты говоришь со мной откровенно.

– Не за что, – помедлив, сказал Хозяин. – Наверное, ты этого заслуживаешь.

– …Проклятие Лидера! – в ужасе воскликнул старик. – Кто будет острижен …

– Я острижен, и ничего не случилось, – отозвался Дым с кривой усмешкой. – Я жив, как видишь… Я даже вернулся обратно – через территорию волков, которые никого не стригут, зато едят разумных безо всякой рефлексии… И у меня есть главное дело. Оно противно мне, как гнилая трава, но это мое дело…

– Ты думаешь, кто-то согласится на это?!

– Все, – сказал Дым. – У всех дети… Все хотят жить.

* * *

Это было все, что они могли сделать.

Отряды солдат, с факелами и при самострелах, конвоировали колонны беженцев; они шли по дороге, уже проторенной для них, по картам, размноженным на печатных станках; они шли почти налегке – еды в степи хватало, и всю поклажу уходящих составляли немногочисленные книги.

Они шли – инженеры и учителя, строители, рабочие, их дети и внуки. Те из них, кто ради спокойной сытой жизни – не своей, а их, малышей! Потомков! – решился на неслыханное унижение.

На стрижку.

Впрочем, среди уходящих активно жили слухи о том, что ничего страшного в стрижке нет. Что шерсть отрастает снова. А если стричь сызмальства – дети вообще ничего не заметят.

Во всяком случае, не поймут.

Когда беженцы ушли почти все и город опустел – Дым почувствовал странную пустоту. Его миссия была выполнена, но если имя авантюриста-Лидера пережило века и надолго застряло в человеческой памяти, о Дыме-Луговом люди постараются поскорее забыть.

Во всяком случае он надеялся, что забудут. Имя – и ту роль, которую он сыграл, возможно, против своей воли.

Каждое утро Дым смотрел на себя в круглое металлическое зеркальце – и видел длинное, немолодое, в седых волосах лицо.

Однажды утром, часов в десять, он вышел на улицу – безлюдную, как в мире Хозяев, но куда более узкую и кривую – и отправился по адресу, записанному на клочке прошлогодней газеты.

Крыши чернели, выщипанные, вытоптанные до последней травинки. Ветер развевал чьи-то белые занавески – окно было, будто старуха с растрепанными длинными космами.

Дым остановился. Сверился с адресом. Постучал, готовый к тому, что никто не ответит.

Через несколько минут дверь открылась. На пороге стояла немолодая истощенная женщина.

– Здесь еще живет Лана-Гаевая? – спросил Дым.

– Лана, – слабо крикнула женщина в недра дома. И кивнула Дыму:

– Входите…

Он вошел.