Фердидурка

Но Пимко за деревом в мгновение ока сделался таким наивным, сорванцы, захлебывающиеся от удовольствия, – такими наивными, подлизы с носами, воткнутыми в книги, – такими наивными, и вся вообще ситуация – такой отвратительно-наивной, что я со всеми своими так и не высказанными протестами пошел ко дну. И не знал, кого мне спасать – себя, коллег или Пимку? Я незаметно подкрался к дереву и прошептал:

– Господин профессор…

– Что? – спросил Пимко тоже шепотом.

– Господин профессор, вы бы вышли оттуда. На другой стороне дуба они нехорошее слово написали. Вот и смеются. Вы бы вышли оттуда.

И когда я шептал в воздух эти глуповатые фразы, мне показалось, что я какой-то мистический заклинатель глупости, и я поразился собственной позиции – прикрыв рукой рот, подле дуба шепчу что-то Пимке, который стоит за дубом, да еще на школьном дворе…

– Что? – спросил профессор, сжавшийся в комочек за деревом. – Что они там написали?

Где-то далеко заиграл клаксон автомобиля.

– Нехорошее слово! Нехорошее слово они написали! Вы бы, профессор, вышли!

– Где написали?

– На дубе. С другой стороны! Вы бы, профессор, вышли! Кончайте вы с этим, профессор! Не дайте им провести вас, профессор! Вы хотели им внушить, что они невинны и наивны, а они вам четыре буквы написали… Перестаньте же дразниться, профессор. Довольно. Не могу я больше этого в воздух говорить. Яс ума сойду. Профессор, да выходите же! Хватит! Хватит!

Лениво катило бабье лето, пока я так шептал, и падали листья…

– Что, что? – закричал Пимко. – И это мне усомниться в чистоте нашей молодежи? Да никогда! И в жизни, и в педагогике я калач тертый!

Он вышел из-за дерева, а ученики, завидя это совершенство, издали дикий вопль.

– Возлюбленная молодежь! – заговорил Пимко, когда они немного угомонились. – Не думайте, будто я не знаю, что вы употребляете в разговорах между собой непристойные и нехорошие выражения. Я прекрасно знаю это. Но не бойтесь, никакие, даже самые гадкие ваши выходки не в состоянии поколебать глубокого моего убеждения, что вы, в сущности, скромны и невинны. Старый друг ваш всегда будет считать вас чистыми, скромными и невинными, он всегда будет верить в вашу скромность, чистоту и невинность. А что до нехороших словечек, то я знаю, что вы повторяете их, не понимая, просто так, похвальбы ради, кто-нибудь, верно, выучился им у служанки. Ну, ну, ничего в том дурного нет, напротив – это невиннее, чем вам самим представляется.

Он чихнул и, удовлетворенно вытерев нос, отправился в канцелярию потолковать с дир. Пюрковским по моему делу. А матушки и тетушки за забором пребывали в восторге и, бросаясь в объятия друг другу, повторяли: – Какой он искусный педагог! У наших малышей попочки, попочки! – А учеников речь Пимки привела в отчаяние. Онемев, провожали они глазами уходящего Пимку, и только когда он скрылся из виду, градом посыпались ругательства. – Вы слышали? – заревел Ментус. – Мы невинные! Невинные, черт бы его побрал, сука, зараза! Он думает, мы невинные – невинными нас считает! Все мы ему невинные! Невинные! – и никак не мог отцепиться от этого словечка, которое его опутывало, вязало, убивало, делало наивным, невинным. И тут, однако, плотный, высокий юноша, которого товарищи звали Сифоном, как бы тоже впал в наивность, разлившуюся в воздухе, ибо сказал, будто обращаясь к самому себе, но так, что слышали все, – в воздухе ясном, прозрачном, где голос звенел, словно колокольчики на коровах в горах:

– Невинность? Зачем? Именно невинность и есть достоинство… Надо быть невинным… Зачем?

Едва он кончил, Ментус поймал его на слове:

– Что? Ты признаешь невинность?

И отступил на шаг, так это глупо прозвучало. Но взволнованный Сифон поймал его на слове.

– Признаю! Интересно, с чего бы мне не признавать? Не такой уж я в самом деле мальчишка.

Ментус, взволнованный, бросил насмешку в эхоносное пространство.

– Слышали? Сифон невинный! Ха, ха, ха, невинный Сифон!

Раздались восклицания:

– Сифон невиннус! Неужли спесивый Сифон жены не отведал?

Посыпались фривольные рецепты на манер Рея [9] и Кохановского [10], и мир вновь на миг сделался изгаженным. Сифона, однако, рецепты эти задели за живое, и он разозлился.

– Да, я невинный! Скажу больше, я не посвящен и не понимаю, с чего бы мне этого стыдиться. Коллеги, пожалуй, никто из вас не станет всерьез утверждать, будто грязь лучше чистоты.

И он отступил на шаг, так это чудовищно прозвучало. Воцарилось молчание. Наконец послышался шепот.

– Сифон, ты не шутишь? Ты в самом деле не посвящен? Сифон, это неправда!

И каждый отступал на шаг. А Ментус сплюнул.

– Господа, это правда! Вы только посмотрите на него! Сразу видно! Тьфу! Тьфу!

Мыздраль закричал:

– Сифон, не может этого быть, ты покрываешь всех нас позором, дай просветить себя!

СИФОН

Что? Я? Я должен позволить просветить себя?

ГОПЕК

Сифон, Пресвятая Богородица, Сифон, да подумай, не о тебе же только одном речь, ты нас компрометируешь, нас всех – я не смогу глаз поднять ни на одну девушку.

СИФОН

Девушек нет, есть только отроковицы.

МЕНТУС

Отр… слышали? Так, может, и отроки, а? Может, отроки?

СИФОН