Фердинанд, или Новый Радищев

Будущий исследователь «Фердинанда, или Нового Радищева», несомненно, обратит внимание еще на одну замечательную особенность этой книги. Будучи классическим травелогом, она в то же время демонстрирует объятому вялой депрессией мировому историографическому сообществу, каксейчас надо писать историю. Сочинение Сенькина совмещает в себе все достижения исторической антропологии (прежде всего, французской) с тщательной и кропотливой работой с источником, характерной для «микроистории». Рискну сказать, что Сенькин уместился в рамках «уликовой парадигмы» гораздо более непосредственно, нежели Карло Гинзбург. Я уже не говорю о приверженности нашего автора мифологическим штудиям. Но и это еще не всё. По размаху и по грандиозности задач, поставленных Я. М. Сенькиным, у «Фердинанда…» в мире послевоенной историографии есть только один соперник — знаменитое сочинение Фернана Броделя «Что такое Франция?». Помимо мастерского обращения с данными истории, географии, социологии, демографии, экономики и прочих наук, помимо стремления к исследованию процессов «большой длительности», оба автора сходятся еще в одном — в том, какони любят свою Родину. Тем, кто упрекает Я. М. Сенькина в недостатке (или — неслыханно! — даже в отсутствии) этого первейшего для гражданина чувства, следует ответить цитатой из предисловия Броделя к собственной книге: «Заявляю это раз и навсегда: я люблю Францию той же страстной, требовательной и непростой любовью, какой любил ее Жюль Мишле. Люблю, не делая различия между ее достоинствами и недостатками, между тем, что мне нравится, и тем, с чем я соглашаюсь скрепя сердце. Однако страсть эта никак не выскажется на страницах моей книги. Я буду изо всех сил стараться ее сдерживать». А теперь, дорогой читатель, сравни эти слова с последней фразой замечательного сочинения, к знакомству с которым ты приступаешь сейчас же.

Кирилл Кобрин

Фердинанд, или Новый Радищев

Глава 1. Лудони

…В Лудонях сворачиваю с оживленной федеральной трассы Петербург — Псков — Киев на Порхов и тотчас попадаю в иной мир. Здесь-то и начинается настоящая Псковская земля. Много лет тому назад, осенью, мы миновали Лудони поздним вечером и, съехав с освещенного шоссе, остановились на какое-то время передохнуть у обочины. В тишине перед нами расстилалась уходящая вниз чернильно-темная, без единого огонька, равнина. С этого «берега» у околицы Лудоней нам и предстояло «погрузиться» во мрак обширной низины. Я точно знал, что и до, и после Порхова, на сотню верст вокруг, до самой конечной точки путешествия — нашей деревни Большое Кивалово, не будет ни бензоколонок, ни автомастерских, ни магазинов, ни больниц, ни уличных фонарей во всех деревнях, кроме одной. Нас ждет плохая, и даже отвратительная, дорога, через пять километров снизится до крошечной точки роуминг, и, кажется, навсегда замолкнет мобильный телефон (радио уже давным-давно шипит, как сковорода), но при этом на душе царили полное спокойствие и безмятежность. В это время на юге страны шла чеченская война, гремели взрывы в городах, мегаполисы жили своей лихорадочной, суетной жизнью, а здесь стояла умиротворяющая душу тишина. Словом, как у Некрасова:

В столицах шум, гремят витии,
Кипит словесная война,
А там, во глубине России —
Там вековая тишина.

В багажнике — канистра с бензином, два запасных колеса, бутылка водки и трос на всякий случай… а что еще нужно, чтобы «переплыть» за несколько часов эту равнину?

Впрочем, равнина эта, погруженная в вечерний сумрак осенней ночи, не была ни мертвой, ни пустой. Под покровом осенней тьмы кипела жизнь, здесь разворачивалась тысячелетняя история, память о прошлом зацепилась за извивы дорог и рек, прижилась в названиях деревень и городков, здесь происходили удивительные, загадочные, страшные, забавные истории, которые так хорошо рассказывать спутнику, чтобы не заснуть под ровный гул мотора и шорох шин… И пусть он не спрашивает меня, откуда я узнал об этом, в какой такой летописи вычитал. Уже то, что я рассказываю, является информацией не менее достоверной, чем взятое из средневековой летописи или из научной монографии со сносками на те же легендарные источники. И вообще, как писал еще отец русской истории Василий Татищев, «не возбраняется выдумать некое происшествие, прибавить мелкое обстоятельство, безусловно к чести своего Отечества служащее». Итак, вооружившись тремя основными тезисами русской философии: «Ничего. Все равно. Как-нибудь», нырнем во тьму веков…

Слева от дороги у Лудоней на сотни квадратных километров (площадью с пол-Люксембурга), раскинулось болото — Перегребская Гладь [4]. Это настоящая топь, место страшное, непролазное, словом, не перейти его, не переехать, не пере…