Фердинанд Врангель. След на земле

Пока под большой березой ставили палатку, разводили костер, стряпали ужин, начало смеркаться. До темноты все же успели переправиться через реку.

Ночь выдалась стылой. На рассвете пошел снег с градом. Теперь узкая тропа вела караван ущельем вдоль бурного притока Алдана — Тукулана, к его верховью, берущему начало в горах Верхоянского хребта.

Снег присыпал пожелтевшие листья осин и ив, накрыл шапками вершины гор. На Тукуланском пути, считавшемся самой трудной частью дороги до Нижнеколымска, уже не действовала традиционная для якутов мера расстояния — кёс, т.е. тот путь, который можно преодолеть за время, пока в котле сварится мясо. В горах меры иные.

Врангель в последующие дни потерял счет, сколько раз они преодолевали реки, сначала Тукулан, потом другие. Лошади осторожно ступали по камням, чтобы сохранить равновесие в стремительном потоке. Седоки поднимали ноги к их спинам, но вода доставала и здесь. На привалах лошади копытили траву из-под снега; стрелка термометра держалась на пяти градусах ниже нуля.

Чем дальше продвигались по реке, тем теснее сдавливали горы русло Тукулана. Лес, густо росший в низовьях: березы, ели, кедровый стланик, — заметно поредел. Вершины же гор и вовсе облысели.

— Сейчас бы самое время глухаришек пострелять, неторопливо попивая чай, говорил Врангелю Решетников. — Сентябрь — лучшая пора охоты на них; на галечные отмели выходят — камешки собирать. Да недосуг. Надо торопиться.

Молчаливый матрос Нехорошков, ловко работая на привале ножом, вырезал из тополиной чурки страшноватого языческого идола. Сидевшие по ту сторону костра якуты, покуривая короткие трубки — гамзы, о чем-то оживленно говорили. Прислушавшись к ним, Решетников иронически крякнул и со смешком сказал Врангелю:

— Вот врать-то горазды! Бают, что их сородич как-то в схватке зараз трех медведей уложил; одного ножом, другого топором, а третьего дубиной. Они, мол, напали, а он оборонялся. Да где ж это слыхано, чтоб три медведя на человека компанией нападали? Медведь, бывает, и сам нашего брата боится. А нападают лишь голодные шатуны, которые в берлогу не ложатся. Так они по одному завсегда бродят. Вот хвастуны так хвастуны!

Эту ночь провели в палатке. Внизу грозно рокотал Тукулан. И сладко было постепенно уходить в крепкий сон в сооруженном для себя логове из медвежьей шкуры.

Снег присыпал горную тропу, и местами, чтобы расчистить путь, приходилось браться за лопаты. Карабкаясь по скользким камням вверх, лошадей вели на поводу. На сей раз погода благоприятствовала: было ясно. По словам Решетникова, при ветрах и бурях здесь случалось, что лошади вместе с седоками увлекались в пропасть.

И вот наконец открылась вершина перевала. Остановились передохнуть. Все вокруг искрились от покрывавшего скалы инея. На севере проглядывала долина реки Яны — отсюда она берет свой путь к Ледовитому морю. Западная сторона была закрыта кряжем гор. Верховья рек, питающих Лену, остались позади.

Вниз спускались по северному, более пологому скату и вскоре повстречали на берегу Яны поварню — необитаемую избу для проезжих путников. Кто-то, проходивший тем же путем ранее, позаботился, чтобы наколоть возле нее запас сухих дров. Внутри обнаружили на полках у стола соль в банке, свечи. Задымил быстро растопленный очаг.

Перекусив, Врангель вышел с Решетниковым из избы. На всякий случай взяли ружья: вдруг удастся что-то подстрелить. Оказывается, они были здесь не одни. Слабый дымок тянулся от стоявшего поодаль на реке шалаша. Подошли ближе. У костра, поджав под себя ноги, сидел старый тунгус в ветхой камлейке. Две собаки, такие же старые, как хозяин, недовольно заворчали на пришельцев, но старик осадил их.

— Илэ нэнэденни? [12]— по-тунгусски приветствовал его Решетников.

Старик что-то пробормотал в ответ. Решетников задал еще несколько вопросов. Тунгус ответил и потом тоже спросил его о чем-то. Из шалаша, сделанного с помощью туго сплетенных веток ивы, вышла девочка лет десяти-двенадцати, тоже в камлейке и мягкой обуви из оленьей кожи. С любопытством взглянула на пришельцев темными грустными глазами.

— Старик говорит, — перевел Врангелю их беседу Решетников, — что караулит здесь диких оленей. Пока промысел скудный. Подстрелил лишь одного. А надо бы сделать запас на зиму. Дочь — вроде как домохозяйка. Готовит для него, пока он выслеживает зверей. Жаловался, что у него мало пороха. Нет ли, мол, у вас?

— Надо помочь ему, — встрепенулся Врангель. Он вернулся к их стану, достал из поклажи мешочек с порохом и вручил старику.

Старик взвесил мешок на руке, что-то спросил Решетникова, и тот, отрицательно махнув головой, ответил по-тунгусски. Потом пояснил Врангелю:

— Он хотел дать взамен мяса, но я отказался. Сказал, что это подарок. Что с них взять, сами-то едва живы!

— Луча [13]хороший! — на прощанье старик пожал обоим руки.

— И что же, Иван Федорович, когда отец охотится, неужели дочь живет здесь одна? — Врангелю это казалось невероятным.

— Так и живут, — пожал плечами Решетников. — Тунгусы ко всему привычны.