Фермер, который меня довел

— Вы думаете обо мне хуже, чем я есть на самом деле. Я бы никогда не подверг вас опасности.

— Да пошел ты! — рявкнула я, и ощутила, как горячая волна прошла по моему телу, и кровь бросилась в лицо.

— Сидите спокойно, — посоветовал Руд, который внимательно наблюдал за каждым моим вздохом, за каждым движением. — Яд уже действует. Когда он распространится по всему телу, вас накроет эйфория. Расслабьтесь и получайте удовольствие.

— Пошел ты! — повторила я так же громко, так же злобно, и откинулась на сиденье: «чудеса» начались.

…Это было похоже на нагретую морскую волну, которая накрывает тело, тонущее в мягком шелковом песке, тоже нагретом. Со зрением случилось что-то странное: перед глазами то пелена вставала, то, напротив, салон кара и лицо агента становились очень резкими, нереально детализированными, словно я смотрю на них через увеличивающий прибор; я решила закрыть глаза, чтобы с ума не сойти.

— Невероятно, — выговорила я с усилием, вяло, словно человек, которого пробудили перед рассветом, в момент самого крепкого и сладкого сна.

— Да, это невероятно, — поддакнул Руд. — За то, чтобы испытать то, что вы испытываете сейчас, многие люди, очень богатые люди, готовы выложить целое состояние.

— Невероятна ваша подлость, — пояснила я.

— Укус – это случайность, — сказал невозмутимо агент; его голос действовал на меня особым образом – он сделался осязаемым и каким-то образом проник внутрь моей головы, словно гладил мозг…

Я выдохнула и начала стекать по сиденью. Тело как будто теряло плотность; его продолжали накрывать несуществующие морские волны, поглощать шелковый песок… Руд помог мне принять более удобное положение. Я раскрыла глаза – прикосновение его рук меня ошарашило, зажглись искры где-то там, в невесомой сути моего тела.

Я вымолвила что-то, зацепилась слабыми руками за одежду агента.

Его глаза увеличились в размерах, их неопределившийся красивый цвет залил все вокруг, и я утонула в нем… или воспарила к нему? Пришла эйфория, пришло блаженство, и я растворилась в них без тени сомнения, без желания и без возможности сопротивляться.

Ветер говорит со мной: «С-с-с… ш-ш-ш… Пес-с-с-очный камеш-ш-шек. Камиш-ш-ш-шек. Рас-с-с-сыпалас-с-сь… потерялас-с-с-сь…»

Возникают темные глаза, шерстистая густая борода. Звучат отрывистые резкие слова. Большая злая скала с бородой – первое воспоминание о Пруте Ховери.

— Не моя порода, — говорит дед.

Я перепугана, слезки набрякают на глазах – их раздражают ветер и песчинки песка, кружащиеся в нем. Никто никогда на меня так не смотрел, никто никогда не говорил мне таких обидных слов. Я еще не понимаю их значения, но понимаю интонацию и смысл – не нравлюсь, мне не рады.

А мама уверяла, дедушка будет мне рад…

— Брось эти глупости, папа, — говорит она укоризненно. — Ками в тебя пошла: такая же кареглазая и золотоволосая.

— Не моя порода, — отрезает Прут Ховери.

— Ну и хорошо, — говорит папа. — Значит, хорошая девочка будет.

Дед плюет куда-то в сторону; плевок мне кажется пущенным снарядом. Я вздрагиваю, а дед ворчит:

— Имя дрянное. «Камарис», камешек… Камишек.

— Прекрасное имя, — возражает папа, подходит ко мне,и берет на руки. На руках у папы хорошо и привычно, я прячу личико где-то у него на груди. — Идем погуляем, Ками, я покажу тебе кооков. Красивые зверьки, пуши-и-истые!

— Близко не подходите, — предупреждает дед, не скрывая недовольства. — Переполошите животных. Они детей не любят.