Фермер любви (ЛП)

Прежде её соблазнения всегда шли в точном соответствии с планом, поскольку, по большей части, заранее были тщательно спланированы. Но в это раз всё тревожно казалось по-другому; Ондайн фактически жила в её разуме и она не могла сохранить секретов, никакого кокетства. Это была уязвимая ситуация, но какая-то освобождающая… и постепенно она стала казаться возбуждающе интимной.

Эрриэнжел довольно смутно воспринимала воспоминания, раскопанные Ондайн: запах, звук, мимолётный образ. Но когда Ондайн вытащила из неё воспоминание о Гэрсо-Яо, она снова почувствовала странное искажение в своих ощущениях, словно она двигалась в слоях сна, словно прежде она переживала эту давнопрошедшую печаль много раз. Она вышла из под действия зонда рыдая, чувствуя что-то сумрачное, чему не могла дать названия.

Ондайн держала её и гладила по волосам, ничего не говоря. Эрриэнжел прижалась к ней и зарыдала, чувствуя смятение, но не в силах остановиться.

Когда, наконец, она отдышалась, она сказала: «Прости меня. Прости. Я не знаю, что не так».

«Не беспокойся. Я ковыряю корки на ранах, чтобы увидеть под ними яркую кровь. Я должна; в этом — моё искусство… но ты не должна это любить». Ондайн рассмеялась немного вынужденным смехом.

Эрриэнжел прижала голову к Ондайн, чей аромат вдруг показался очень сладким. Она почувствовала форму груди Ондайн под тонкой тканью её блузки, шёлковую теплоту кожи Ондайн на своей щеке.

Она почувствовала порыв поцеловать эту кожу; он рос, пока она больше не смогла ему противостоять.

«Нет», — сказала Ондайн и мягко оттолкнула её. «У меня нет интереса в подобных вещах. Если я примиряю тебя, это ничего не значит. Это не больше, чем бесстрастная вежливость».

«О?» — лицо Эрриэнжел вспыхнуло; она не могла вспомнить, когда в последний раз её отвергали.

«С тобой нечего делать, Эрриэнжел. Я — очень стара. У меня было бесчисленное количество любовников и мы занимались любовью всеми возможными способами… тысячи раз, десятки тысяч. После столь долгого времени всё это становиться трением — деятельностью заслуживающей внимания не более, чем, скажем, собирание блох с меха друг друга». Она засмеялась, немного уныло. «Боюсь, столетия стирают чувствительность к оскорблениям».

«Понятно», — сказала Эрриэнжел, отодвигаясь.

«Нет, не обижайся. На самом деле я влюбилась в тебя… так неожиданно. Ты — милая и умная; ты проявляешь больше подлинного интереса к моему искусству, чем кто-либо ещё за многие годы. В любом случае, будь я склонна заняться с кем-то сексом, у меня есть много причин выбрать тебя. Если это как-то поможет».

«Я не обиделась». Но она обиделась, немножко. Несмотря на это, Эрриэнжел всё ещё находила Ондайн желанной. «После того, как портрет будет закончен, можно я останусь с тобой, на какое-то время?»

Ондайн почти, но не совсем, нахмурилась. Но после долгой паузы она сказала: «Почему нет?» — словно это было решение, не имеющее важности.

«Что я не могу понять», — сказал Тэфилис — «так это, почему Ондайн нашла привлекательным такое недалёкое мелкое существо. Любовь в самом деле странна». Он изобразил на своём лице выражение мелодраматического удивления.

«У неё чистая душа», — пробормотал Мэмфис.

«Как мистически абсурдно».

«Возможно. С другой стороны, кто будет отрицать, что существуют грязные души?» Мэмфис бросил взгляд на своего брата и увидел, как раздражение пересекло его лицо.

«Правда?» — сказал Тэфилис. «Ну, я уже могу сказать тебе, что это не сработает. Гланды Ондайн могут пересохнуть — но не Эрриэнжел».

Мэмфис пожал плечами. «Любовь — больше, чем влажные гланды, но я не ожидаю, что ты это поймёшь. Ты никогда не был одарён богатым воображением, за исключением выдумывания мучений».

«Возможно нет», — сказал Тэфилис с сомнением. «Но помни: наши клиенты одарены воображением не больше, чем я».

Эрриэнжел продолжала находить Ондайн захватывающей. Страстная влюблённость вызрела в сильную привязанность, и, в конце концов, она стала верить, что любит Ондайн — за её яркость, за её искажённое очарование, за её доброту, за её обширный и обворожительный опыт жизни на Дильвермуне. И за её красоту, хотя со временем это стало казаться менее важным.

Однажды вечером, после позднего ужина, Эрриэнжел безучастно заговорила. «Ты всегда была такой прекрасной?»

«На самом деле нет», — легко ответила Ондайн. «Ха, когда-то я была маленькой коренастой грязноволосой женщиной, с лицом как у лягушки с коликами. Нет, лишь через годы я заплатила группе очертателей, великих и помельче, наняв их ножи. Я много работала, чтобы раскрыть свой внутренний ландшафт. А почему нет? Я — создатель, почему же мне не переделать себя, если это меня позабавит?»

«Наверно так. Я никогда не думала сделать что-нибудь такое — может быть, я безнадёжно глупа».

«Вовсе нет, и зачем тебе желать портить такую впечатляющую красоту, как твоя? То, что она досталась тебе без усилий, — чудо». Ондайн слегка дотронулась до её руки. «Я считаю твою красоту наслаждением. Она убеждает меня, что иногда вселенная действует благожелательно».