Феромоны Монферрана

Но эта досадная мелочь долго была в тени. Полгода мир целиком затмевала потеря. Каспар даже не садился на кухонный стул, где Аврора позволяла себе краткое вечернее бездействие — чай с рижским бальзамом, крошки безе на коленях, остановившийся взгляд. Труднее было с одеждой, ведь накануне смерти она постирала, погладила и уложила в безукоризненном порядке Каспаровы рубашки. Теперь они хранили эфемерные отпечатки ее драгоценного поля. Носить их и швырять в стиральную машину — все равно что ранить Белую верблюдицу. Максимум, что позволял себе Каспар — это прикоснуться к аккуратным стопкам щекой. Этот жест держался в строгой тайне и был припасен для самых острых приступов животного протеста против смерти. Стараниями тетки Каспар теперь одевался только в наследство Руслана…

Аврора ушла, оставив нечесаной двухнедельную очередь на стрижки, укладки и разные перманенты. Дамы сожалели, но к сочувствию примешивалась досада. Кто же их теперь будет стричь?! Они оплакивали Аврору как прикладной механизм. Тогда Каспар понял еще одну причину, по которой матушка желала ему медицинской карьеры: врач — фигура несомненно более величественная, чем парикмахер. По доктору скорбели бы глубже, — так казалось… Хотя и это заблуждение, потому что хорошему врачу попросту не прощают внезапную смерть. Но об этом Каспар узнал значительно позже. Пока же он уходил в горькую грезу о том, что однажды дверь откроется и войдет живая и невредимая, с идеальной прической… — настолько архетипичная фантазия для скорбящего, что когда-нибудь за счет мысленного резонанса поколений она непременно материализуется у одного из жителей Земли. Сашенька молниеносно отправил сына к Айгуль, но еще не пришло ее время, когда она сыграет свою роль в жизни племянника. Руслан как раз умотал на лето, и что Каспару было делать с теткой, которая в порыве утешений ложилась к нему на постель и заливала слезами подушку?! А еще к ней приходил неприятный мужчина с бородавкой на шее, которую хотелось отколупывать, не торопясь, думая о чем-то своем… Гуля представляла его как архитектора. Не того ли, которого хотела приискать для Авроры? Было совершенно неясно, что делает архитектор в таком глухом месте. На памяти Каспара в городе не то что строили, но даже сносили медленно. Архитектор был явно неперспективным, и оттого неприязненным к миру.

В это черное лето двое ближайших друзей Каспара лишились невинности. Игорю Бекетову по прозвищу Бек открыла чарующий мир проводница поезда, а Денис Найденов, — Найденыш, — набрехал. Не хотел отставать, а фантазия била через край. Придумал себе рандеву с травести из местного театра. Она играла в детских спектаклях представителей некрупной фауны, а на елках из года в год подвизалась Снегурочкой. Сюжету нельзя было отказать в правдоподобии: Снегурка выглядела ранимой и податливой, а родители Найденыша были близки к скудным театральным кругам города. Убедительно соврать — это почти то же самое, что совершить наяву, потому к Дениске претензий не было. Друзья засчитали ему боевое крещение. Более того, Каспар не заметил, как сам увлекся гуттаперчивой актрисой и даже назначил своей воображаемой женой, которую как будто бы одобряет мама. Фантазии впечатлительного друга явились толчком для собственных. Хотя впоследствии, как это часто бывает, своим мечтам было присвоено право первородства. Он относился к ним, как к долгу. Ведь теперь он обязан выполнить матушкины напутствия о благополучной женитьбе.

Это раньше можно было ерничать и фыркать, посылая свою будущую неведомую жену, — непременно фурию с тремя подбородками, — на Фолклендские острова. Матушка изобрела развивающую игру для повышения Каспарова кругозора: уж если он все равно издевается над матерью, так пусть по ходу дела изучит географию. Выбирали материк, в пределах которого Каспар мог удирать от постылой супруги. Задача — найти максимально удаленную точку от того места, где предполагаемая фурия находится в данный момент. Не бог весть какие правила, но названия столиц запоминались. Особенно увлекательно было носиться по Африке или углубляться в дебри островов, водя пальцем по географической карте. Попутно изучались местные особенности и государственное устройство. К тому же, «набегавшись от жены», Каспар начинал ее жалеть. «Присматриваться»: может, не так уж она плоха? И достойна ли мыкаться по людоедским уголкам мира, не нащупав руку помощи?!

Входил ли неожиданный эффект в тайный материнский умысел, неизвестно. Однако факт налицо — Каспар проникся сочувствием к немолодым женщинам. В его представлении немолодость начиналась где-то лет с 23-х. Отчего он не жалел молоденьких? От них-то поди не бегают… Скоро он узнал, что ошибался.