Феррагус, предводитель деворантов

— О, я согласен на это! — воскликнул г-н де Моленкур. — Я питаю к вам глубочайшее уважение. Вы упомянули о смерти, сударь? Вы, разумеется, и не подозреваете, что, быть может по приказанию вашей жены, я был отравлен в субботу вечером. Да, сударь, вот уже третий день, как со мною творится что-то странное: от корней волос сквозь череп в меня проникает какая-то лихорадка, какое-то смертельное изнеможение, а я прекрасно знаю, что за человек третьего дня, на балу, коснулся моих волос!

Господин де Моленкур рассказал, не опуская ничего, и о своей платонической любви к г-же Демаре, и о подробностях происшествия, с которого начинается эта история. Каждый выслушал бы его с не меньшим вниманием, чем биржевой маклер, но муж г-жи Демаре, естественно, должен был удивляться сильнее всякого другого. Тут проявился его характер, он был скорее изумлён, чем подавлен. Став судьёй — и судьёй обожаемой женщины, — он нашёл в своей душе прямоту, приличествующую судье, и проникся его непреклонностью. Оставаясь ещё влюблённым, он меньше думал о своей разбитой жизни, чем о жизни этой женщины, он прислушивался не к собственному горю, а к далёкому голосу, взывающему к нему: «Клеманс не могла бы лгать! Зачем станет она изменять тебе?»

— Сударь, — добавил гвардейский офицер, кончая свой рассказ, — в субботу вечером в господине де Функале я обнаружил Феррагуса, того самого Феррагуса, которого полиция считает умершим, и тотчас же я послал одного смышлёного человека проследить за ним. Вернувшись домой, я по какой-то счастливой случайности вспомнил фамилию госпожи Менарди, упомянутую Идой в письме к моему преследователю, который, несомненно, является любовником Иды. Руководствуясь столь скудными данными, мой лазутчик скоро представит отчёт об этой странной истории, так как он искуснее в подобных розысках, чем любая полиция.

— Сударь, — ответил маклер, — не знаю, как вас благодарить за откровенность. Вы обещаете мне доказательства, свидетелей. Я буду их ждать. Я буду мужественно добиваться истины в этом необычайном деле, но вы разрешите мне сомневаться до тех пор, пока истинность обвинений не будет доказана. Так или иначе вы получите удовлетворение, ведь вы понимаете, что оно необходимо.

Жюль возвратился домой.

— Что с тобой, Жюль? — спросила жена. — Ты так бледен, на тебе лица нет.

— На дворе холодно, — сказал он, медленно прохаживаясь по комнате, где все говорило о счастье и любви, по тихой комнате, в которой нарастала смертельная буря. — Ты не выходила сегодня из дому? — спросил он как будто невзначай.

Вероятно, задать этот вопрос его побудила последняя из тысячи тайных мыслей, возникших в его сознании, удивительно ясном, хотя и разгорячённом ревностью.

— Нет, — ответила она с наигранным простодушием.

В эту минуту Жюль увидел в гардеробной бархатную шляпку жены для утренних прогулок — на шляпке было несколько капель дождя. Г-н Жюль был человек вспыльчивый, но душевно мягкий — уличать жену во лжи было ему тяжело. При таких обстоятельствах между некоторыми людьми все бывает покончено навсегда. Тем не менее при виде этих капель словно луч света мучительно пронзил его мозг. Он вышел из спальни, спустился в каморку привратника и, предварительно убедившись в том, что они одни, сказал ему:

— Фукеро, если скажешь правду, я обеспечу тебе сто экю годового дохода, если солжёшь, выгоню, а если хоть и скажешь правду, но не будешь держать язык за зубами, не дам ни гроша. — Он замолчал, стараясь получше вглядеться в лицо привратника, которого подвёл к окну, а затем продолжал: — Барыня выходила из дому?

— Да, барыня вышла из дому без четверти четыре и с полчаса уже как вернулась.

— Это правда? Ты даёшь честное слово?

— Да, сударь.

— Я обеспечу тебя, как обещал; но если ты проронишь хоть один звук, то помни моё предостережение, ты все потеряешь!

Жюль вернулся к жене.

— Клеманс, — сказал он ей, — мне надо привести в порядок домашние счета, прости, что надоедаю тебе, но скажи, ведь я передал тебе с начала года сорок тысяч франков, не так ли?

— Нет, больше, — ответила она. — Сорок семь.

— Ты все их истратила?

— Ну, конечно, — ответила она. — Прежде всего я оплатила несколько прошлогодних счётов…

«Я так ничего не узнаю, — подумал Жюль, — не с того конца начал».

В эту минуту вошёл лакей Жюля и подал ему письмо, которое тот равнодушно распечатал, но, бросив взгляд на подпись, стал с жадностью читать:

«Милостивый государь !