Феррус Манус: Горгон Медузы

Сложив пергамент, Акурдуана убрал неудачный набросок в рукав.

— Ничем. Убивал время.

— Хорошо получилось?

— Смотря чего ждать от эскиза.

— А ты считаешь его хорошим?

Мечник нахмурился:

— Нет.

— Значит, пока я руководил возвращением моей роты и боевой техники с Весты, ты… рисовал?

— Уверяю тебя: воины, которых ты мне одолжил, в надежных руках. Если понимаешь, что достиг совершенства в какой-либо области, нет смысла дальше оттачивать навыки.

— «Совершенства»? — возмущенно переспросил воин Десятого. — Дерзкое заявление.

Акурдуана пожал плечами. Может, и так, но за триста лет, минувших с тех пор, как его пересоздали по образу и подобию Императора, он не знал поражений.

Сантар умолк.

Пропасть тишины пришлось заполнять механизмам машинариума.

— Ты тоже неплохо показал себя, — наконец признал Габриэль. Его голос звучал напряженно, словно Сантар не привык, чтобы в этом зале кого-то хвалили. — Никогда не видел, чтобы с ними так искусно управлялись.

Медузиец говорил о двух мечах, что покоились в шелковых ножнах на бедрах Акурдуаны. Слегка изогнутый клинок одного из них, Тимура, переходил в увитую пряденым золотом рукоять, которая оканчивалась затыльником в форме головы жеребца с черной кисточкой из конского волоса. Более длинная Афиния с беспощадно прямым долом выделялась также узкой крестовиной и малопонятными греканскими рунами, мерцающими по всей длине оружия под тонкой тканью. Оба меча относились к чарнобальским саблям, откованным великим искусником древней Терры при помощи уникальных ритуалов и особой алхимической обработки. Каждый такой клинок в III легионе вручали как высшую награду за фехтовальное мастерство.

И у Акурдуаны их было два.

— Правда ли, что ты однажды бился с Императором? — продолжил Сантар.

Мечник громко захохотал:

— Это Гай такое болтает? Нет, я не настолько хорош, но, как и во всех достойных историях, тут есть толика правды. Мой смертный отец, боевой король Тюркской Кочевой общины, до самого конца противостоял Объединению…

Улыбка Акурдуаны стала натянутой. В его тусклых воспоминаниях о детских годах, жизни обычного ребенка, хранились тепло и любовь, которых воин уже не мог представить. Капитан держался за них, словно за заточенное лезвие прекрасного меча.

— Мне говорили, что он действительно скрестил клинки с Владыкой Людей, когда оборонял Босфорское ущелье. Я, его первенец, не унаследовал трон босфорских тюрков, а стал символом повиновения Кочевой общины Императору всего Человечества. Тогда мальчиков вроде меня было много — нас собрали как дань от пресекшихся или покорившихся династий, чтобы создать Третий.

— И сколько вас еще участвует в крестовом походе?

Акурдуана вновь пожал плечами.

— Почту за честь, если ты согласишься на дуэль в тренировочной клетке, — сказал Габриэль.

Вздохнув, мечник взял Сантара за наплечник, влажный от конденсата, и сочувственно улыбнулся:

— Становись в очередь, брат.

Не успел воин Железных Рук нахмуриться, как на дальнем конце переходного мостика раздвинулась дверь-диафрагма. В зал вошла колонна посетителей в разнообразных ливреях и длинных одеяниях. Габриэль повернулся в огромном доспехе, чтобы оглянуться через плечо, и Акурдуана лучше рассмотрел гостей.

Во главе процессии отмерял гигантские шаги лорд-командующий Амадей Дюкейн.

Как и мечник, он воспользовался передышкой, чтобы вымыться и сменить облачение. Вместо брони Амадей надел безрукавку, штаны из грубой черной шерсти и отороченный мехом плащ с серебряной отделкой, спадавший до коленей. Его мускулистые предплечья охватывали серебряные браслеты с гербами Буреносцев — символы прошлого и ясные отсылки к славному настоящему.

Даже без массивных лат архаичного «Громового» доспеха Дюкейн словно занимал огромное пространство. Чертами лица он напоминал древнего норда, а мощью тела не уступал богу грозы викингов. Короткие волосы гранитно-серого оттенка топорщились — Дюкейн, видимо, только что насухо вытер их полотенцем. Лицо Амадея служило летописью завоеваний, нанесенной на постчеловеческую плоть, — одновременно послужным списком воина и свидетельством того, как непреклонно X легион возвращал в строй даже израненных бойцов.

Штабные офицеры полков мешались у Дюкейна под ногами, словно гончие псы короля-воина, жаждущие внимания. Отделавшись от них, Амадей подошел к Габриэлю и Акурдуане:

— Ты, как обычно, выдал неплохое представление. О дне, когда ты усадил Сантара на задницу, будут рассказывать годами!

Габриэль скрестил руки на груди и промолчал.

Так вот почему он столь страстно желал вновь встретиться с мечником: чтобы восстановить утраченную гордость.

Акурдуана покачал головой. Значит, ему тем более не следует входить в клетку с первым капитаном. Незачем сыпать медузийцу соль на рану.

Приглушенные разговоры собравшихся в зале офицеров начали утихать.

— Ну-ка, пободрее! — буркнул Дюкейн, становясь по стойке «смирно».