Ферштейн, или Всем Звезда

Связист выдержал паузу, отхлебнул из кружки, сказал, глядя в потолок:

— «Вертолет разбился».

Сейчас уже никто не смеялся, все только улыбались, кто как. Кто криво, кто кисло.

Но совершенно неожиданно засмеялся Связист. Точнее, не засмеялся — хохотнул коротко, и замолчал. Загасил сигарету, недокуренную и до половины.

Балерун неуверенно поднялся, вышел из-за стола и, покачиваясь, направился в ванную. Все затихли. Вскоре оттуда донесся шум воды и какие-то ухающие звуки. Когда я понял, что это плачет человек, у меня тело покрылось мурашками.

Белорус казался спокойным и трезвым. Тихо обратился к связисту:

— За «конину» благодарствуем, конечно.

Взял в огромную ладонь пустую бутылку из-под коньяка, вгляделся в этикетку, проговорил слова из песни:

— Белый аист летит. Над Полесьем. Над тихим жнивьем.

Наконец, выдал в адрес притихшего связиста, при этом посматривая на меня:

— Ты, если что, заходи. Помыться, там, переодеться… Ты же здесь прописан.

Связист поднялся, ушел в свою комнату, вскоре показался оттуда с большой сумкой.

— Я вообще-то за вещами приходил, мне другое койко-место дают.

Все понимающе покивали. Кто-то сказал: жаль. Потом хлопнула дверь.

— Что с ним? — спросил я у компании, кивая в сторону ванной.

— У него жена балеринка, — ответил Писарчук.

Давалки

…В тот день из города, отработав краткую командировку, вернулся один из столичных с полным рюкзаком горючего. После работы всей «труппой» двинулись «в балкИ» — в вагон-городок строителей, — «к давалкам», как сказал Троцкий.

Зашли в какой-то вагончик, застали там вполне уютную компанию с преобладанием дамской части. С достоинством присоединились (не с пустыми руками!). Здесь все друг друга знали, и хозяева вели себя с прибывшими вполне по-дружески.

Как показало дальнейшее, Троцкий явно преувеличивал давательный статус подруг. Хихи-хаха, анекдоты на грани фола. Желающие могли танцевать.

Я был скромен, как положено новичку. Но меня быстро «окучили»: Одна из подруг пригласила «на белый», попутно возвестив во всеуслышанье, что ей надоела пьянь с плесенью, потянуло на свеженькое.

— Студент, сегодня танцуешь только со мной!

Гусара два раза просить не нужно: пить так пить, танцевать так танцевать.

Девушку называли Машаней, была она круглолицей, небольшого росточка и необыкновенно кудрявой. Глазки как уголёчки. Жесткие черные кудельки щекотали мне шею и скулы, ощущения были настолько чудесные, что хотелось расстегнуть еще пару пуговиц на своей рубашке.

Машаня, крепко прижимаясь к партнеру всей своей мягкостью, заглядывала ему в глаза и жарко-насмешливо шептала:

— А вон тот, рыжик, мой жених. Ага. Якобы. Так считает. И всем внушает. Дурачок! Не обращай внимания.

В торце длинного стола сидел угрюмый веснушчатый парень, бросал грозные взгляды на нас с Машаней, вернее, на меня. Строгал своим автоматическим ножичком яблоко. Ножичек с кнопочкой. Клац — вылетело перо, строганул яблоко, отправил пластик в рот, грозно посмотрел. Щёлк — перышко спряталось. Опять клац — перо наружу. И так далее. Жевал медленно, глядел многозначительно. Один раз я заметил, что Троцкий показал ему кулак.

Вскоре Машаня засобиралась домой и, что вполне логично, приказала ее проводить понятно, кому. «Тем более — Каратмэн!» Кто-то уже похвастался, мной.

Остающиеся наговорили нам с Машаней вслед, как полагается, кучу двусмысленностей, которые Машу, казалось, совершенно не трогали.

За дверью Машаня сразу взяла меня под руку, и мы пошли. По тропинкам между вагончиков и сараев, по деревянным тротуарам, перешагивали через трубы, ступали на хлипкие мостики. Благо летние северные ночи не темны, и путь моей спутнице был знаком, иначе я, передвигаясь в таком темпе один, переломал бы себе ноги.

— А вот мы и пришли! — Машаня кивнула на дверь в свое жилище, красную бочку, стоявшую на низких свайках, и тут же предложила: — А давай похулиганим, студент-каратмэн!

— Давайте, а что нужно сделать? — с готовностью отозвался я.

— А давай просто твоей девушке…

Машаня замолчала, прикусила указательный пальчик, сама невинность, глянула из-под бровок.

— Что? — нетерпеливо спросил я.

 — А рожек нарисуем!

Люди в шоке часто выдают черт те что и невпопад, правда?

— У меня нет девушки… сейчас! — сказал я всю правду о себе, не понимая, нужна ли, здесь и сейчас, такая правда.

— А-а, — разочарованно протянула Машаня, — жаль! Ну тогда не будем! Всё-всё-всё, нет, так нет! Не надо ко мне приближаться. Стоп, сударь.

До меня дошло, что я, кажется, не то сказал, да и нужно ли вообще что-либо говорить в данной ситуации, и не капкан ли это от шутницы. Меня забило мелкой дрожью, и я сказал опять, наверно, смешное:

— Была, а сейчас нет! Но обязательно будет. Считайте, что она есть!

  Машаня захохотала, запрокинув к небу кудрявую головку:

— Договорились! Придешь домой, представь себе девушку, нарисуй ее, а потом нарисуй ей рожки! Гениально!

Она взбежала по низкой лесенке к порожку своего жилища.

— Студент, ты меня уважаешь?

— Да! — выпалил я.

Я хотел еще сказать про то, что могу встать на колени и пропеть серенаду, но Машаня меня опередила: