Фет - очерки жизни и творчества

Интерес к поэзии Фета по-прежнему проявляется лишь в узком кругу читателей. Но теперь Фет материально не заинтересован в литературном успехе и при всякой возможности устно, письменно и печатно уверяет, что морально он особенно удовлетворен именно своей непопулярностью. Так, в 1887 г. он пишет В. И. Штейну «Если у меня есть что-либо общее с Горацием и Шопенгауэром, то это беспредельное их презрение к умственной черни на всех ступенях и функциях. Скажу более. Мне было бы оскорбительно, если бы большинство понимало и любило мои стихотворения это было бы только доказательством, что они низменны и плохи».

Литературные занятия вновь стали для Фета основными, но не как профессия, а как реализация творческих потенций и как средство заполнить досуг обеспеченного бездетного старика.

С конца 70-х годов Фет усердно занимается переводческой деятельностью. Он переводит главный труд Шопенгауэра «Мир как воля и представление» и другие его книги, «Фауста» Гете, много мелких произведений, главным же образом занят переводом римских поэтов. В 1883 г. он выпустил своего рода «труд жизни», начатый еще на студенческой скамье, — стихотворный перевод всех сочинений Горация. Затем Фет стал переводить других римских поэтов. Работа эта была необычайно интенсивной и дала исключительные результаты. В последние семь лет жизни Фет выпустил в свет «Сатиры» Ювенала, «Стихотворения» Катулла, «Элегии» Тибулла, «Превращения» Овидия, «Элегии» Проперция, «Энеиду» Вергилия, «Сатиры» Персия, «Горшок» Плавта, «Эпиграммы» Марциала, «Скорби» Овидия.

К труду перевода почти всей римской поэзии (за который он был избран членом-корреспондентом Академии наук) Фет был хорошо подготовлен классической средней и филологической высшей школой. Всю жизнь он любил римскую поэзию. Стремление приобщить русскую интеллигенцию к античной культуре было тесно связано с эстетическими взглядами Фета. Древние классики были в его глазах представителями той «вечной красоты», которая противопоставлялась им современному искусству, искаженному и униженному «злободневностью» и «тенденциозностью».

Какова ценность переводов Фета — об этом рецензенты высказывались по-разному. В вечном споре двух направлений переводческой деятельности, одно из которых считает главным достоинством перевода точность, а другое — художественность, Фет был безоговорочным сторонником первого направления. «В своих переводах, — пишет Фет Полонскому, — я постоянно смотрю на себя как на ковер, по которому в новый язык въезжает триумфальная колесница оригинала, которого я улучшать — ни-ни». Он действительно достигает в своих переводах необыкновенной точности передачи смысла — иногда за счет синтаксической неуклюжести и стилистической какофонии, которые так жестоко были высмеяны в статье «Современника» о переводе «Юлия Цезаря».

В 1890 г. появились два толстых тома мемуаров Фета «Мои воспоминания», а в 1893 г. — посмертно — третий том «Ранние годы моей жизни». Свои книги Фет издавал сам; при его продуктивности он оказывался занятым почти непрерывной издательской деятельностью, тем более что некоторые переводы переиздавались.

Возвращение к литературной работе, к участию в литературной жизни, изменение общественного климата, само переселение из деревни в Москву — в значительной мере вывели Фета из прежней изоляции. Литературные занятия сближают его с филологами-классиками, философами, молодыми поэтами. Возобновляется дружба молодости с Я. П. Полонским. В конце 70-х годов Фет сближается с философом-идеалистом и литературным критиком H. H. Страховым, который стал главным его литературным советчиком, заменив в этом качестве Тургенева. С Львом Толстым, пережившим кардинальный идейный перелом, отношения становятся заметно холоднее. «Где тот жгучий интерес взаимного ауканья?» — пишет Фет об этих отношениях Страхову в 1883 г., а в 1891 г. пишет К. Р. «Беседа с могучим Толстым для меня всегда многозначительна, но, расходясь в самом корне мировоззрения, мы очень хорошо понимаем, что я, например, одет в черном и руки у меня в чернилах, а он в белом и руки в мелу. Поэтому мы ухитряемся обнимать друг друга, не прикасаясь пальцами, марающими приятеля».

Фет достиг тех жизненных целей, за которые бился с молодых лет до старости. Но покоя и удовлетворения не было.

Чувства спокойной удовлетворенности Фет вообще не знал. Тургенев писал о нем И. П. Борисову «Я не знаю человека, который мог бы сравниться с ним в умении хандрить». И. П. Борисов со своей стороны постоянно описывает Тургеневу мучительный характер Фета, подверженного приступам тоски, раздражения и отчаяния «И чем плач его слышится сильнее, тем лучше для него. Без этого нет ему и жизни. Окружите его всевозможными довольствами и со всех сторон безмятежным покоем — и он тотчас умрет и морально, и физически». Комментатор писем Борисова E. M. Хмелевская основательно замечает «Резкие переходы от кипучей энергии к полному упадку сил, приступы тоски и меланхолии, по временам мучившие Фета, очевидно, являлись признаками психического недуга, унаследованного им от больной матери».