Фет - очерки жизни и творчества

Еще в статье 1859 г. о стихотворениях Тютчева Фет писал «…вопросы о правах гражданства поэзии между прочими человеческими деятельностями, о ее нравственном значении, о современности в данную эпоху и т. п. считаю кошмарами, от которых давно и навсегда отделался».

Внесение в искусство животрепещущих вопросов социальной жизни представлялось Фету дискредитацией искусства, своего рода святотатством. Он не уставал громить «тенденциозное» искусство. «…Видно, мне с тем и умереть, — пишет он Полонскому, — оставшись в поэзии непримиримым врагом наставлений, нравоучений и всяческой дидактики». «Всякая фантастическая галиматья может быть в искусстве правдой, — поучает он того же адресата, — но Боже тебя сохрани, если ты, свободный поэт, дозволил себя увлечь тенденцией в пользу или против крепостного права или свободы. <…> мне было бы горько, если бы ты истинно прекрасную вещь зарезал ржавым ножом тенденции».

Тщетно Тургенев в постоянных спорах с Фетом силился доказать ему, что лишение художника права говорить о том, что его волнует, — это и есть покушение на свободу творчества. Фет во имя этой свободы упрямо ограничивал и темы, и устремления художника. Он писал «…попробуйте воспеть изобретение пороха, компаса или лекцию о рефлексах, и вы убедитесь, что это даже немыслимо».

Такое декретирование тем и характера поэзии покоилось на убеждении в незыблемости законов искусства и красоты. Фет писал «Но ведь красота-то вечна. Чувство ее — наше прирожденное качество». «Высокое и прекрасное — высоко и прекрасно не потому, что им увлекается поклонник, а по собственной неизменной природе».

Тот факт, что «поклонники» имеют разные вкусы и разное любят в искусстве, нимало не смущал Фета.(Он с особенным ожесточением поддерживал тезис Шопенгауэра об элитарности искусства, утверждение, что «именно наипревосходнейшие создания всякого искусства, благороднейшие произведения гения для тупого большинства людей вечно должны оставаться закрытыми книгами и недоступными для него, отделенного от них широкой пропастью, подобно тому, как общество государей недоступно для черни».

Итак, Фет восстает против каких бы то ни было связей красоты с истиной и добром, искусства с логикой, этикой и вообще философией. И чем более поэзия Фета становилась философской поэзией, тем решительнее отрицал он право на существование философской поэзии. Уже в самом конце жизни он пишет «Муза рассказывает, но не философствует»; «Нет, не спрашивай никогда моего мнения насчет философских и гражданских стихотворений, в которых я ничего не понимаю».

Литературоведы, писавшие о Фете, обычно находятся под сильным влиянием его собственных мнений о себе. Но, так же как биограф Фета, исследователь его поэзии должен делать немалые поправки к его самооценке.

Себя как поэта Фет в стихах и в прозе постоянно именовал «безумцем»

И, издали молясь, поэт-безумец пусть

Прекрасный образ ваш набросит на бумагу.

…Моего тот безумства желал, кто смежал

Этой розы завoи, и блестки, и росы…

…Как богат я в безумных стихах…

«Кто развернет мои стихи, увидит человека с помутившимися глазами, с безумными словами и пеной на устах бегущего по камням и терновникам в изорванном одеянии». Лирический экстаз, «поэтическое безумство» — это то, что Фет более всего ценил в лирике и по наличию и степени чего строго судил своих собратьев — поэтов, включавшихся критиками в «школу чистого искусства».

«Никто более меня не ценит милейшего, образованнейшего и широкописного Ал. Толстого, — но ведь он тем не менее какой-то прямолинейный поэт. В нем нет того безумства и чепухи, без которой я поэзии не признаю. Пусть он хоть в целом дворце обтянет все кресла и табуреты венецианским бархатом с золотой бахромой, я все-таки назову его первоклассным обойщиком, а не поэтом. Поэт есть сумасшедший и никуда не годный человек, лепечущий божественный вздор».

«Что касается до Майкова, то он несомненно трудолюбивый, широко образованный и искусный русский писатель, он не то, что иной наш брат-самоучка вроде Кольцова, раздобылся карандашом да клоком бумаги — и ну рисовать. Нет, студия Майкова снабжена всевозможными материалами и приспособлениями. Это скорее оптовый магазин, чем переносная лавочка; но в этом магазине не найдешь той бархатной наливки, какою подчас угостит русская хозяйка, не претендующая ни на какие отличия. Если муз следует титуловать, то к нашим следует приписать Ваше Благородие, а майковскую надо титуловать Ваше Высокостепенство. Что касается до меня, то я скорее забегу к скромному шкапчику еще раз выпить рюмку ароматной влаги, чем в великолепный оптовый магазин, в котором ничем не дадут и рта подсластить».