Читаем Февраль - кривые дороги полностью

Разложив вещи в своем номере, Настя опустила в сумочку два оставшихся с дороги апельсина и вышла на улицу поздороваться с Волгой, с городом. Прошлась по центру, застроенному особняками самарских миллионеров. За центром потянулись деревянные постройки людей победнее, но с амбицией, что ни дом, то явные потуги на красивость: стеклянные башенки на покатых крышах, вычурные колонны под балконами с разноцветными стеклами, где распивали чаи купцы второй и третьей гильдии.

К Волге Настя спустилась по наклонной улице, выложенной большими плоскими серыми камнями, по которым ездили еще купеческие пролетки на дутых шинах. Берег реки-труженицы был заставлен пароходами, катерами, лодками. На пристани многолюдно: кто с чемоданами, кто так, бойко торговали галантерейные и продуктовые палатки.

Пароходные гудки низки, басовиты, их не спутаешь ни с паровозными, ни с заводскими. Они почему-то всегда бередят Насте душу: хочется сесть и отправиться в путешествие. Обратно домой, если будет позволять время, она обязательно поплывет по реке!

К своему бывшему заводу Настя поехала на трамвае, а когда, проделав длинный путь, сошла, то не узнала ни заводоуправления — нового четырехэтажного здания, — ни переоборудованных цехов, в ее время стоявших на голом месте, где зло хозяйничал волжский ветер, перекатывая клубы пыли с песком.

Сейчас цехи были уютно припрятаны в кусты сирени, жасмина.

В завкоме Настя застала председателя, бывшего москвича. Он узнал ее, выскочил из-за стола:

— Землячка пожаловала! — долго тряс руку гостьи, а усадив на стул, начал расспрашивать про общих знакомых, хотя раньше они, помнится, даже не здоровались друг с другом.

Когда Настя сказала, с какой целью она приехала сюда, председатель завкома, еще более оживившись, обещал ей создать все условия для сбора материала.

— Будьте уверены, с пустыми руками мы вас не отпустим. Есть у нас одна техническая новинка — на всю страну скоро прогремим! — заверил он Настю.

Получив разовый пропуск на завод, она направилась знакомым путем к ремонтно-механическому цеху.

Кончался седьмой час вечера, работала вторая смена с широко распахнутыми окнами в сад. Из приоткрытой двустворчатой двери цеха тянуло привычным шумом: стучали молотки по металлу, заливались станки. Памятный верстак с тисками стоял все там же, слева от двери. За ним трудились два молодых паренька. Настя подошла к слесарям, поздоровалась, спросила, как работается.

— А вы кем будете?

— Сначала войны ваш верстачок обживала...

— Ну-у-у, из мастеровых, значит?

— Да, работали тут с подругой... — проговорила Настя.

Свое время на заводе Настя распределила так, будто она работала одновременно на нескольких должностях.

По утрам с начальниками цехов, минута в минуту, она шла в директорский кабинет на сводку. Появлялся директор, здоровался, и сводка по выполнению плана по цехам за прошедший день начиналась — точная, сжатая. Директорский голос с добродушной хрипотцой временами приобретал металлические потки, и тогда в кабинете устанавливалась напряженная тишина.

Доставалось чаще всего кузнице и сборочному цеху во главе с бывшим фронтовиком, обладателем трех Орденов Славы, которому Настя почему-то сочувствовала и вполне разделяла его просьбу «подкинуть людей».

— Ну нету, Иван Сазонович, поверь, нету! Мне, начальнику кадров, скоро делать будет нечего... — неизменно отвечал кадровик.

— Пришлите хотя бы практикантов!

— А вот это перспективнее!..

Потом Настя отправлялась по цехам в облюбованные ею бригады. Председатель завкома говорил правду: без материала она не уедет. Его хватит и на вторую, уже задуманную книгу.

Вечер отдавался общественным мероприятиям: заседаниям парткома, комитета комсомола. Удивительно, но факт, здесь все воспринималось острее, выпуклее, нежели дома, на московском заводе, с примелькавшейся массой знакомых людей.

Предусмотрительно прозорлив был Кирилл Иванович, пославший ее «прогуляться»! Он напомнил о себе ночным звонком в гостиницу.

— Разбудил, поди? — весело спросил он, будто сообщал какую-то приятную новость.

— Да, уже заснула. Устаю за день.

— Пишешь или по заводу бегаешь?

Настя промолчала. Ей не понравилось «по заводу бегаешь»...

— Не бегаю, а собираю материал, — поправила она его.

— Не по грибы поехала... «собираю»! — раздалось в ответ. — В материале жить надо.

Настя стеснительно примолкла.

— Ну, чего язык прикусила? — гремело в трубке. — Плюнь на старого ворчуна и пошли его к чертям собачьим, ибо ты теперь вполне можешь обходиться без меня. Я горжусь твоей книгой и недавно, к слову пришлось, рассказал о ней в ЦК. Заинтересовались тобой. Вот напечатаешься и сразу выйдешь в персоны!

— А Аркадий Петрович не станет чинить препоны?

— Кто еще такой? Фу ты... Аркашка! Нашла кого вспоминать. Пусть попробует.

Настя взглянула на часы, они показывали половину третьего.

— Вы что, Кирилл Иванович, с банкета откуда вернулись или просто в хорошем расположении духа?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза