Февраль: Роман-хроника в документах и монологах

ЧУГУРИН. Нас затиснули в угол, и все — Залуцкий, Шляпников, Шутко, Свешников, Скороходов, Каюров, Нарчук, Лобов, Ганьшин, Эйзеншмидт, Куклин, Павлов, Винокуров и другие,— все мы стояли с мрачными лицами. Солдаты, устроившиеся впереди нас, наоборот, оглядывались вокруг с выражением благостной растерянности. Все им было здесь в новинку, здорово, по душе. В руках кроме винтовок они неловко держали цветы.

На трибуну вылез Львов.

— Разрешите огласить состав первого общественного кабинета, назначенного временным комитетом членов Государственной думы. Председатель совета министров и министр внутренних дел — Львов.

Все, конечно, закричали и зааплодировали, а Ганьшин не выдержал и пустил:

— Князь!

— Ну и что?— обернулся пожилой солдат.— Князья тоже люди. Лишь бы человек хороший...

— Министр иностранных дел — профессор Милюков!

Милюков, седой и торжественный, как на иконе, поклонился. Барышни его цветами забросали.

— Министр военный и морской — Гучков.

— Октябрист,— вставил Ганьшин.

— Министр торговли и промышленности — Коновалов. Министр финансов — Терещенко.

— Фабриканты,— отметил Ганьшин.

— Министр путей сообщения — Некрасов.

— Кадет,— снова влез Ганьшин.

— Министр земледелия — Шингарев.

— Какой партии?— обернулся солдат, помоложе.

Пожилой сказал ему:

— Не надо нам никаких партий. Лучше так: кто хороший человек и за народ стоит — того и в правители...

— Министр юстиции — Керенский.

МСТИСЛАВСКИЙ. Зал рукоплескал. Керенский встал, прямой, как свеча. Не в затрапезной уже, затрепанной куртке,— в застегнутом доверху, шелком отворотов поблескивающем сюртуке. Рука заложена за лацкан. Невидящим, над толпой куда-то вдаль смотрящим взглядом напряжены странно опустелые глаза. И как-то по-новому звучит торжественный голос:

— Я, гражданин Керенский, министр юстиции России, объявляю во всеуслышание: Временное правительство вступает в исполнение своих обязанностей по соглашению с Советом рабочих и солдатских депутатов. Сегодня великий всенародный праздник: в сбросившей тысячелетние цепи, свободной отныне стране провозглашено волей народа первое свободное правительство!

Рука Керенского глубже скользнула за лацкан, он вынул красный, кровяным пятном заалевший шелковый платок и отер лоб. И, как на сигнал, новой бурей оваций откликнулся зал. Полетели цветы. Оркестр грянул «Марсельезу».

ЧУГУРИН. Я смотрел на наших и видел руки, сжимавшие винтовки, глаза, лица... Было радостно и... обидно. Может быть — и не совсем верное это слово. Не все в этот раз получилось по-нашему. Тут много причин... Потом, когда приехал Ленин, все это стало ясно... и что произошло, и куда идти дальше... и о наших ошибках мог судить каждый. Но главное мы сделали — нет больше в России царя. Конечно, что там говорить, очень нам не хватало Ильича. Но все, что вкладывал он в нас, сработало.

Надежда Константиновна Крупская, 48 лет. Член Коммунистической партии с 1898 года. Советский государственный и партийный деятель. Ближайший помощник и жена В. И. Ленина. После Октябрьской революции член коллегии Наркомпроса РСФСР.

КРУПСКАЯ. После обеда, когда Владимир Ильич уже собрался уходить в библиотеку, в комнату вдруг ворвался Вронский.

— Вы ничего не знаете?— крикнул он с порога.— В России революция!

Не берусь рассказать о том, что почувствовал и испытал в это мгновение Ильич... На какую-то секунду он окаменел... потом поднялся и стал как-то очень медленно одеваться... Мы спустились по лестнице, вышли на улицу... Помню — шел дождь... Пошли по узким уличкам вниз к озеру, где вывешивались под навесом все свежие газеты... Владимир Ильич ускорял и ускорял шаг... Редкие прохожие буквально шарахались от него... Наконец — газетные витрины... и около них необычно молчаливые эмигранты... У Ильича был такой вид, что все невольно расступились перед ним... В глаза ударил жирный заголовок:

В РОССИИ ПОБЕДИЛА РЕВОЛЮЦИЯ!

ЛЕНИН. Когда через три года на братской могиле жертв Февральской революции мы поставили скромный памятник, слова, высеченные на нем, врезались мне в память: «По воле тиранов друг друга терзали народы. Ты встал, трудовой Петербург, и первый начал войну угнетенных против всех угнетателей».

Да, тогда, как это не раз бывало в истории, власть захватил ее народ. Он не получил ни мира, ни хлеба, ни подлинной свободы. Но только безумцы, глухие и слепые, могли думать, что народ можно обманывать и дурачить сколько угодно...

Еще из Цюриха я сразу же написал в Питер: «Товарищи рабочие! Вы проявили чудеса пролетарского героизма вчера, свергая царскую монархию. Вам неизбежно придется снова проявить чудеса такого же героизма для свержения власти помещиков и капиталистов, ведущих империалистическую войну!»

У Февраля было свое прошлое — пятый год. У него было и свое будущее — Октябрь.