Февраль (СИ)

– Ни в коем случае, Марк! – вот как, оказывается, его зовут! – Никто тебя не подозревает, разумеется, нет! И вообще, это глупый и бессмысленный разговор, мадам Фальконе, право, неужели нельзя говорить о чём-то другом?

– О живописи, например, – с улыбкой произнёс Тео. Я улыбнулась ему и кивнула, выражая своё согласие.

– Я был в своей комнате, если вам так интересно, – пробормотал Гринберг, съёжившись и опустив взгляд.

– Марк, вы не обязаны отчитываться, и уж тем более перед нами, мы не полиция, в конце концов! – Сказала ему Нана, и, в знак утешения, погладила его по плечу. Еврейчик посмотрел на неё с благодарностью, а затем оба они повернулись к Соколице, сидевшей напротив. Мадам Фальконе осталась последней, кто никак не оправдал своего отсутствия за обедом, и в салоне повисла напряжённая тишина.

Нарушил её, разумеется, Гранье.

– Ну? – Даже не спросил, а потребовал он, повернувшись к Фальконе.

– Что? – Она сделала вид, что не поняла.

– А вы где были, мадам Фальконе?

– Вы, должно быть, шутите, Габриель? – С подозрением спросила она.

– Нет. Мне, действительно, интересно, где вы были в момент убийства Селины Фишер! И, я думаю, я не единственный из присутствующих здесь, кто хотел бы это знать.

Всё, разумеется, повернулись к ней, будто требуя немедленного ответа. Даже Томас, изначально не одобряющий всех этих разговоров – и тот пытливо изогнул бровь, глядя на итальянку, застигнутую врасплох.

– Господа, это наглость! – Резюмировала она. И, сложив салфетку, встала из-за стола. – У вас хватило совести высказывать мне свои подозрения? А вам, Гранье, вообще должно быть стыдно! Вы и вовсе единственный француз среди здесь присутствующих! Не считая Франсуазы и мадам Лавиолетт, но ведь никому в голову не пришло бы подозревать этих милейших женщин? – Тут она бросила на меня такой пронзительный взгляд, что у меня появилось даже не впечатление, а самая что ни на есть твёрдая уверенность, что весь этот спектакль изначально затевался ради одной меня. Боже, неужели она знала?

– Вы так и не сказали, где вы были, Виттория, – напомнил ей Габриель, проигнорировав неприкрытое обвинение в свой адрес.

– И не скажу, чёрт возьми! Это моё личное дело! – Упрямо подняв подбородок, она обернулась на Планшетова, послала ему какой-то странный взгляд, и, приподняв юбки, едва ли не бегом бросилась прочь из салона. В спешке она обронила свой оранжевый шарфик, но даже не заметила этого, и возвращаться по такому ничтожному поводу явно не собиралась. Ей нужно было уйти красиво, чтобы закончить своё представление именно на такой, чуть трагичной ноте. Мсье Эрик Гарденберг, сидевший ближе всех к выходу, поднял упавший шарфик, и повесил на свой стул, а затем укоризненно покачал головой, комментируя никуда не годное поведение итальянки.

– С возрастом все женщины становятся такими, как она, – философски произнёс знаток женской натуры, доктор Эрикссон. – Из кожи вон лезут, чтобы привлечь к себе мужское внимание, вот и выдумывают всяческие небылицы!

Небылицы ли? Почему тогда Ватрушкин ушёл? Он-то, с его страстью к хорошей еде, ни за что не оставил бы трапезу без серьёзной на то причины! И в то, что у парня, действительно, «пропал аппетит» из-за рассказов Фальконе верилось с трудом. Не такой уж и сентиментальный он был! Неужто и впрямь он?

– Если хотите знать моё мнение, – продолжил тем временем Эрикссон, – то самый подходящий кандидат на роль убийцы – это… (опять эта пауза, как в дешёвой и дрянной театральной постановке) Это вы, Лассард!

– Что?! – Несчастный венгр аж поперхнулся, и Тео пришлось похлопать его по спине, чтобы он не умер прямо за столом.

– А что, плохая кандидатура, да? – Сделав вид, что сомневается, спросил доктор, будто и не обращая внимания на то, как его жена громким шёпотом умоляет его не продолжать этих возмутительных речей.

– Я?! – Откашлявшись, Лассард возмущённо поднял голову и повернулся к доктору. – Эрикссон, да вы в своём уме?!

– Вы были в Париже во время всех убийств. Станете отрицать?

– Не стану! Был! Ровно как и ещё с полмиллиона человек вместе со мной!

– Да, но весь Париж не переехал сюда, следом за вами, и не гостил в «Коффине» в тот момент, пока на другом берегу реки убивали Селину Фишер!

Справедливо, подумала я. И посмотрела на Лассарда, будто бы ожидая его объяснений. А он только демонстрировал возмущение, и больше ничего. Пыхтел, краснел, сжимал кулаки, но упрямо не знал, что сказать в своё оправдание. Затем придумал:

– У меня не было никаких отношений с горничной! – Он выдал это с таким победным видом, что добрая половина публики облегчённо перевела дух. Особенно женская половина, видимо, всерьёз испугавшаяся, что Лассард и впрямь может оказаться убийцей. Но это они рано радовались.

– Гринберг, кажется, уже говорил, что не обязательно возлюбленный Селины Фишер и есть её убийца, – заметил Тео. – Вероятно, она встречалась с любимым в той старой хижине, а когда возвращалась назад, убийца подстерёг её на пути к отелю!