Февраль

В своей жизни Дэвид любил две вещи: загадочных женщин и хорошие сделки. Я внесла нотку загадочности, и поставила условия: он должен будет выбрать только одну картину из тех трёх, что я ему предоставлю. Ни одна из них не принадлежала Габриелю, но выбор Дэвида меня удивил – он купил портрет некой черноволосой и темноглазой француженки… Истиным автором был никому неизвестный русский художник, Фёдор Никитин, он же Тео. К счастью для меня, Дэвид был так же далёк от искусства, как и я от нефтяного бизнеса, поэтому он и не подумал сомневаться, что перед ним работа Габриеля Гранье. Я спросила с улыбкой, как отнесётся его жена к такому странному подарку, на что Дэвид сказал, что беспокоиться на этот счёт не стоит. Вряд ли мы когда-нибудь пересечёмся – он уезжает обратно в Иран, и жену свою забирает с собой, чтобы она родила ему наследника там, и воспитывала его по традициям и обычаям их народа. Я была искренне рада за Дэвида, и пожелала ему удачи. Мы с ним расстались друзьями, а когда он целовал мою руку на прощанье, он ещё раз поблагодарил меня за портрет, и сказал, что будет счастлив там, у себя на родине, иметь хоть какое-то напоминание о загадочной Жозефине Лавиолетт и о той чудесной ночи, что мы провели вместе.

Сейчас мне кажется, что всё это случилось не со мной. Где-то там, в другой жизни, с женщиной, которую я старалась не вспоминать, слишком уж это было тяжело.

Жозефина ведь была оптимисткой, помните? Поэтому она, со счастливой улыбкой на лице, подошла к своей любимой малышке, которая уже вышла из-за фортепиано и со всех ног бежала к ней. Я опустилась на колени, и тогда маленькая Луиза заключила меня в объятия, и радостно воскликнула:

– У меня получилось, получилось! А мадам Росселини говорила, что это слишком сложно, что у меня слишком мало опыта! – Задыхаясь от восторга, Луиза поцеловала меня в щёку, не зная, как ещё выразить свою безграничную радость. – У меня получилось, мама, ты слышала? У меня получилось!

А я уже не скрывала слёз радости, которые двумя горячими ручейками бежали по моим щекам.

Это был первый раз, когда она назвала меня мамой, и теперь в целом мире не было человека счастливее, чем я.