Февральская сирень

— Да ни фига он не волнуется! Уверен, что обязательно выиграет, хотя вы же знаете, что для него победа — не главное. Хотя для поступления заманчиво. Он же у меня не амбициозный.

— В отличие от мамани, — съязвила Инна.

— С ним Гоголин дополнительно занимается перед олимпиадой. — На Инкины шпильки Лелька никогда внимания не обращала. — Натаскивает его. Сам предложил, между прочим. Он же никогда не берется, когда его об этом родители просят. Только сам, когда считает кого-то одаренным.

— Ты бы, подруга, с Гоголиным поосторожнее, — предостерегла Инна. — Он же педофил.

Настала очередь Лельки поперхнуться кофе.

— Ты что, серьезно? — спросила она, отставляя чашку. — Ты ж понимаешь, что такими обвинениями не бросаются.

— Абсолютно серьезно. Ну, то есть он невинных мальчиков направо-налево не насилует, естественно. Никакой уголовщины. Упаси бог. Но он гомосексуалист, это всем известно. И предпочитает именно юношей. На грани совершеннолетия. На очень тонкой грани. Он даже мальчишку усыновил лет четырнадцати. Все еще диву давались, что одинокому мужику дали это сделать. Воспитывает его. Говорят, живут душа в душу. Ты что, не знала? Про это все знают.

Лельку передернуло.

— Нет, ну что у нас за страна такая! — возмутилась она. — Вот скажи ты мне, как можно давать работать с детьми человеку с такими наклонностями? А детей усыновлять? Ведь это же преступление! То-то я еще удивлялась, что в лицей только мальчиков берут. Как будто талантливых девочек в городе нет или развивать их не нужно. Ну ладно бы еще это военная школа была или кадетский корпус, тогда понятно. А тут лицей. В нем так-то все равны. И мальчики, и девочки.

— Так-то он на людей не бросается, — сказала Наталья. — Тем более на детей. Я тоже про его, м-м-м, увлечения слышала. Но он себя в руках держит. Учеников не щиплет и в отдельный кабинет не водит. А что он там в свободное от работы время делает, никого не касается. А педагог он хороший и организатор сильный. Что ж, охоту на ведьм устраивать из-за того, что у него ориентация нетрадиционная?

— Как говорила Раневская, своей задницей каждый вправе распоряжаться по собственному усмотрению, — сердито сказала Лелька. — Но разрешать ему делать учебное заведение для мальчиков было нельзя. Смешанную школу нужно было делать. Чтобы формировать у детей правильные модели сексуального поведения. Вот знаете, пусть я ханжа с устаревшими взглядами, но мысль, что мой сын учится в школе, где директор — педофил, мне не нравится. Ну тебя, Инка, зачем ты мне рассказала! Теперь буду думать, чем он там с Максом на дополнительных уроках занимается.

— Да ладно тебе, — махнула рукой Инна. — Предупрежден, значит, вооружен. А с чего эти занятия вдруг всплыли? Никогда ведь ты не говорила ни о каких дополнительных занятиях.

— Макс пришел и сказал, что Гоголин предложил заниматься после уроков. По его словам, такое частенько бывает. Он даже со старшеклассниками из других школ занимается, не только с лицеистами, если считает, что у них есть способности, которые можно развить. Занятия с ним — гарантия поступления в любой вуз.

— А вот это интересно, — пробормотала Инна. Так тихо, что ее никто не услышал. — Гоголин занимается с юношами из других школ. Очень интересно. — Лицо у нее стало задумчивым, но спустя минут десять она тряхнула головой и снова включилась в общий женский треп.

Домой Лелька вернулась в приподнятом настроении. Встречи с подругами всегда заряжали ее позитивом, которого хватало на много дней вперед. Она очень их любила, своих подруг. Таких разных и в то же время схожих своим вкусом к жизни. В их компании она чувствовала себя собой. Ей не нужно было выпендриваться, держать спину, а вместе с этим марку и фасон, не нужно было убеждать, что она чего-то стоит и с ней можно иметь дело. Здесь ее принимали любой, потому что помнили кто-то с детства, кто-то с юности, знали как облупленную и любили.

Макса и Цезаря дома не было.

Не вернулись с прогулки, поняла Лелька. Насыпав корма в собачью миску, чтобы сократить минуты ожидания ужина, она поднялась наверх переодеться. Внизу хлопнула входная дверь, зацокали лапы по кафельной плитке пола, звякнул карабин на снимаемом поводке. Тридцатикилограммовая туша ринулась к вожделенной миске. Шагов Максима почему-то было не слышно.

Убрав одежду в шкаф и распустив узел на затылке, чтобы дать волосам отдохнуть, Лелька спустилась на первый этаж и обнаружила сына сидящим на корточках в прихожей. Он плакал.

— Что случилось? — встревожилась она. — Тебя кто-то обидел? — Сын замотал головой.

— Цезаря? — Он снова сделал отрицательный жест и расплакался теперь уже в голос, как маленький. Лелька села рядом с ним, прямо на пол, притянула к груди его голову и ласково погладила по хохолку на затылке. — Сыночек, расскажи мне, что произошло? Из-за чего ты так расстроен?

— Бред. — Сын задыхался от слез, поэтому слова у него выходили неразборчиво. — Бред — это собака моего нового друга Сереги. Лендзир, помнишь, я тебе говорил?

— Помню. Я всегда очень внимательно тебя слушаю. Что с ним случилось?