Фиалка Пратера

Посреди сцены, терпеливые и безымянные, точно портновские манекены, стоят дублеры Артура Кромвеля и Аниты Хейден. Мистер Уоттс, худой лысый мужчина в очках с золотой оправой, беспокойно расхаживает взад-вперед, приглядываясь к ним то так, то этак. На шее у него лента с моноклем голубого стекла. Он то и дело подносит его к глазу, чтобы оценить общий эффект освещения; словно нелепая пародия на щеголя времен Регентства[41]. Рядом с ним Фред Мюррей, рыжий, в резиновых сапогах. Фред – бригадир осветителей. Согласно этикету, мистер Уоттс не может снизойти до того, чтобы лично отдавать распоряжения, поэтому бормочет их Фреду, а Фред, как переводчик на иностранной речи, выкрикивает их работникам на фермах с лампами.

– Затемнитель на ту «пушку»… Пройдитесь пару раз по номеру четыре… У меня все, – говорит наконец мистер Уоттс.

– Хорошо, – кричит помощникам Фред Мюррей, – оставьте так!

Дуги гаснут, а освещение в доме остается. Декорация теряет блеск святилища. Дублеры покидают позиции. Повисает атмосфера обманутых ожиданий, как будто предстоит начать все с самого начала.

– Ну так что, мы готовы? – У Элиота, ассистента режиссера, длинный заостренный нос и выговор выпускника закрытой школы. Он вечно носит с собой экземпляр сценария и всеми помыкает, однако сам при этом неуверен и застенчив. Мне его жалко. Без ума от своего высокого голоса и хорошо поставленной речи, он не знает, как общаться со старшими и постановщиками. Воротник его рубашки накрахмален без меры.

– Из-за чего задержка? – жалобно взывает Элиот к миру. – Что скажешь, Роджер?

Роджер, инженер звукозаписи, тихонько ругается. Терпеть не может, когда его торопят.

– Не могу микрофон настроить, – с язвительным терпением объясняет он. – На площадке чертовски шумно… Тедди, смести-ка журавль немного влево. Используем цветочный горшок.

Стрела крана, точно удочка, на которой рыбкой болтается микрофон, разворачивается. Тедди, управляющий ею, пересекает декорации и прячет второй микрофон за фарфоровой фигуркой на столе.

Тем временем где-то на заднем плане Артур Кромвель кричит:

– Где наш бесценный Ишервуд?

Артур играет отца Тони. Это крупный привлекательный мужчина, некогда любимец женщин – поистине прекрасный старичок. Он хочет, чтобы я послушал его в роли. Забыв слова, он степенно щелкает пальцами.

– В чем дело, Тони? Разве тебе не пора в Пратер?

– Ты разве не идешь в Пратер сегодня? – поправляю я.

– Ты разве не идешь в Пратер сегодня? – повторяет Артур, и тут у него срабатывает некий актерский стопор. – Как-то на отповедь похоже, нет? Мне отчего-то кажется неверным… Как насчет: «Почему ты не в Пратере?»

– Хорошо.

– Ишервуд! – В людном павильоне Бергманн обращается ко мне по фамилии. Заложив руки за спину, он решительным шагом покидает площадку и даже не обернется взглянуть, иду ли я следом. Через двойные двери мы выходим на пожарную лестницу. В здании курить запрещено, поэтому сюда удаляются все, кому надо поговорить и затянуться. Я киваю вахтеру, который, надев пенсне, читает «Дейли геральд». Он большой поклонник Советской России.

С небольшой металлической площадки мы за рядами крыш видим клочок холодной серой реки. После павильона влажный воздух освежает; ветерок треплет буйную шевелюру Бергманна.

– Как сцена? В таком виде хороша?

– Да, полагаю, годится. – Пытаюсь говорить уверенно. Этим утром на меня напала апатия, и суетиться не хочется. Мы читаем каждый свой экземпляр сценария; я, во всяком случае, делаю вид, что читаю. Глаз уже давно замылился.

Бергманн хмурится и хмыкает.

– Я подумал, а не украсить ли ее? Какая-то она голая, блеклая… Могла бы, например, Тони сказать: «Я не стану продавать фиалки со вчера. Они несвежи»?

– Я не стану продавать вчерашние фиалки. Они увяли.

– Славно, славно, запишите.

Я делаю пометку на полях, и тут к нам выходит Элиот.

– Мы готовы к репетиции, сэр.

– Идем. – Бергманн ведет нас с Элиотом назад в павильон, и мы следуем, точно штаб за генералом. Все смотрят на нас, гадая, не решено ли что-то важное. Есть в этом некое ребяческое удовольствие – томить людей в ожидании.

Элиот подходит к двери передвижной гримерки Аниты Хейден.

– Мисс Хейден, – робко зовет он, – выходите, пожалуйста. Мы готовы.

Анита с видом капризного ребенка выходит на площадку; на ней цветочное платье, фартук и нижняя юбка с рюшами. В жизни она ниже ростом, как и почти все кинозвезды.

Подхожу к ней, опасаясь неприятного разговора. Начинаю с улыбки.

– Прошу прощения! Мы снова изменили реплику.

Однако у Аниты хорошее настроение.

– Садисты! – кокетливо восклицает она. – Ну ладно, давайте послушаем дурные вести.

Элиот дует в свисток.

– Тишина! Полная тишина! Генеральная репетиция! Зеленый свет! – Последняя фраза адресована вахтеру, который сейчас зажжет табличку «Репетиция. Входить тихо» над дверью в павильон.

Наконец мы готовы. Репетиция начинается.