Фиалка Пратера

— Вам правда понравилось? — Бергманн расцвел от удовольствия. — Но тут надо исправить ошибки.

— Ни в коем случае. Мне нравится это в том виде, в котором есть сейчас.

— Да, у меня есть чувство языка, — с кротким удовлетворением сообщил Бергманн. — Я еще много стихов напишу на вашем языке.

— Можно я возьму его себе?

— Вы серьезно? — просиял он. — Сейчас я его надпишу.

Он взял авторучку и размашисто вывел: «Кристоферу от его со-узника Фридриха».

Я бережно положил листок на камин. Он показался мне наиболее сохранным местом во всей квартире.

— Это ваша жена? — Я перевел взгляд на фотографии.

— Да. А это Инге, дочка. Правда хорошенькая?

— У нее прекрасные глаза.

— Она пианистка. Очень талантливая.

— Они живут в Вене?

— К несчастью, да. Я ужасно беспокоюсь за них. В Австрии сейчас так тревожно. Чума расползается. Хотел взять их с собой, но у жены старенькая мама, она не может ее оставить. Все так сложно. — Бергманн тяжело вздохнул, потом зорко взглянул на меня:

— Вы не женаты. — В словах звучало обвинение.

— Откуда вы знаете?

— Это видно… С родителями живете?

— С матерью и братом. Отец умер.

Бергманн что-то невнятно буркнул и кивнул. Как врач, чьи худшие подозрения относительно диагноза пациента подтвердились.

— Вы типичный маменькин сынок. Чисто английская трагедия.

Я расхохотался.

— Должен вам заметить, что в большинстве своем англичане все-таки женятся.

— Они женятся на своих мамочках. Это какой-то рок. Так можно развалить всю Европу.

— Честно говоря, я не вполне улавливаю…

— Это ведет к краху Европы. Первые главы моего романа как раз об этом. Я уже и название придумал. «Дневник Эдипа Итонского». — Лицо Бергманна вдруг озарилось обаятельной улыбкой. — Не переживайте, это еще не конец. Еще все можно исправить.

— Вот и славно, — хмыкнул я. — Вы меня успокоили.

Бергманн закурил и в тот же миг скрылся в облаке дыма, окутавшем его с головы до ног.

— А теперь, — возвестил он, — наступает душераздирающий, но — увы! — неизбежный момент: надо наконец подробненько обсудить ту ересь, то недоразумение господне, ту безбожно преступную тягомотину, в которую мы с вами ввязываемся… Вы прочитали сценарий?

— Вообще-то да, посыльный принес его вчера вечером…

— И? — Бергманн вперился в меня взглядом, явно ожидая продолжения.

— Это еще хуже, чем я мог ожидать.

— Чудно! Превосходно! Меня, старого грешника, уже никакой гадостью не удивишь! А вот вас проняло! Вы потрясены. Все дело в вашей невинности. Невинности, которая мне необходима, как воздух: невинность Алеши Карамазова. Я стану вашим искусителем. Научу всему, с самого начала… Знаете ли вы, что такое кино? — Бергманн сложил ладошки в ласкающем жесте, словно держал редкий цветок, который боялся сломать. — Это адская машина. Единожды раз придя в движение, она начинает стремительно вращаться, как раскрученный маховик. Ее нельзя остановить. Она не умеет прощать. Ее нельзя повернуть вспять. Она не может ждать, пока до вас что-то дойдет. Она не снисходит до объяснений. Она непостижима. Она зреет, как нарыв, пока не лопается изнутри. А лопается благодаря анархистам вроде нас. Наше оружие — дьявольская изобретательность и коварство… Вы в Германии не ходили на «Frau Nussbaum's letzter Tag»?[20]

— А как же! И не один раз.

Бергманн просиял:

— Моя работа.

— Да что вы? В самом деле?

— А вы не знали?

— Грешен, никогда не читаю титры… Но позвольте, это ведь одна из лучших немецких картин!

Мои слова явно пришлись Бергманну по вкусу, хотя он и постарался это скрыть.

— Вы бы сказали об этом нашему Зонтику.

— Зонтику?

— Ну да, этому галантерейному красавчику, который давеча с нами обедал.

— Вы об Эшмиде?

Бергманн вдруг насторожился.

— Вы друзья?

— Нет, — усмехнулся я. — Не совсем.

— Поверьте мне на слово, этот Зонтик чертовски символичен. Он олицетворяет собой британскую буржуазную респектабельность. Им вы отгораживаетесь от всего мира: мол, «моя сила — в моих традициях. На моей лужайке не может случиться ничего непристойного, ничего неджентльменского». Англичане думают, что их драгоценный зонтик — это волшебная палочка, взмахнул — и нету Гитлера. Ну а коли Гитлер, вопреки всему, не исчезнет, то можно раскрыть зонтик и произнести заветное заклинание: «а-мне-то-что-за-дело-до-вашего-дождика?» Но это не просто дождик, это смертоносный, кровавый ливень. И зонтик от него не спасет.

— Вы явно недооцениваете достоинства зонтика, — ошарашенно возразил я. — Порой он просто незаменим, взять хоть гувернанток, они так лихо отгоняют им собак на прогулке с детьми… Укол зонтика — весьма чувствительная штука.

— Вы заблуждаетесь… От зонтика мало проку. Вы читали Гете?

— Чуть-чуть.

— Тогда подождите… Я вам кое-что прочитаю. Одну минуту.