Фиаско

– Да. Вы снова остановитесь у своего приятеля?

– У Юрия, что ли?

– Забыла, правда, как его зовут.

– Да-да. У него. Я остановлюсь именно у него.

Я не сказал – отчеканил ответ, на такие штучки я всегда был превеликий мастер. А вот сказать ли ей всю правду? Если честно, я и сам еще не был готов воспринять эту правду, как она есть, без оговорок. Может быть, тут сыграли свою роль брошенные ею вскользь слова о том, что журналистов не интересуют последствия, вызванные их писаниями. А может, сказалось другое – многолетняя привязанность и Юрию. Он на самом деле совсем не тот человек, за которого выдает себя? Только сам Юрий мог мне это объяснить. И если его объяснения мне не понравятся, ничего не поделаешь – мириться с предательством я не стану, хотя и не принадлежу к тем, кто обожает давать пинки под зад. Черт побери! Так или иначе, но, как сказала Скотто, к тому времени, когда я приземлюсь в Москве, все будет кончено, и не исключено, что разговаривать с Юрием придется через Тюремную решетку.

До отлета оставалось битых десять часов, к тому же еще пятнадцать часов в воздухе – придется болтаться без дела, а потом сидеть как на иголках. От этой перспективы сводило скулы. Я снова подошел к международному телефону и набрал номер Шевченко. Да, когда я доберусь до Москвы, все будет кончено. Все завершится. Я рисковал своей жизнью, меня предал лучший друг, за разгадкой я гонялся по всему свету, а теперь, когда наступает сенсационная развязка, при финале меня не будет.

– Шевченко слушает. – Знакомый резкий голос старшего следователя оторвал меня от горьких размышлений.

– Привет. Это я, Катков.

– Катков? Давненько не виделись. Что там случилось?

– Хочу задать всего один вопрос.

– А есть ли какие-нибудь новости?

– Как там ваши семейные дела? Все еще не устоялись?

– Вообще-то все так и есть. А что?

– А вы уверены, что супруга снова не спустит вас с лестницы через пару часов после примирения?

– Да кто ее знает. А в чем дело-то?

– А в том, что вас ожидает работенка на всю ночь.

41

Над Москвой уже сгущались сумерки, когда самолет Аэрофлота рейс СУ-416 заложил крутой вираж над северными окрестностями Москвы и с глухим стуком шмякнулся на посадочную полосу в аэропорту Шереметьево. Забавный воздушный парадокс: прошли пятнадцать часов полета, к ним добавилась восьмичасовая разница во времени – и я оказался в Москве в то же время, когда вылетел из Гаваны. Но с тех пор прошли целые сутки. «Ан-22» с восемнадцатиколесным трейлером и долларовым контейнером приземлился гораздо раньше, где-то утром. Быстроходный «Гольфстрим» Рабиноу обогнал его на несколько часов. Наверное, он был здесь еще на заре.

Похожий на огромную пещеру багажный зал аэропорта освещался еле-еле и показался еще более мрачным, чем я его помнил; пассажиры двигались к будкам паспортного контроля и к таможенным стойкам знакомой уныло-размеренной очередью. Когда я подходил к таможенникам для досмотра, то подумал, как же прошла разборка и чем все кончилось для Юрия. Не успел я пронести немудреный багаж за барьер, отделяющий приехавших от встречающих, как услышал свою фамилию.

– Катков? Есть здесь Катков?

Голос Скотто – точно ее. Она энергично расталкивала толпу, пробираясь мне навстречу. Зачем она здесь? И почему выглядит такой удрученной?

– Что случилось? – встревожился я, кидаясь ей навстречу.

– Полный крах.

– Что? Шевченко перестарался? Я же предупреждал его, черт побери. Говорил же ему…

– Да не в этом дело, – резко перебила она, когда мы подошли и выходу. – Это все проделки Годунова.

– Годунова? Вот как? – не поверил я, удивившись.

Она лишь мрачно кивнула.

– «Гольфстрим» прилетел первым, как вы и говорили. Шевченко установил за ним наблюдение, но ни Годунов, ни другие пассажиры из него не выходили и ничего не заявляли. Потом прилетела я и болталась тут, пока не приземлился «АН-22» и не стали выгружать трейлер с контейнером.

– А-а, понимаю. Вы хотели проследить, куда его повезут? Ваша любимая забава.

– Но не тогда, когда меня ошарашивают. Не отъехали мы и двух миль от аэропорта, как влетели в преисподнюю. В жизни не видела такого скопища ментов и репортеров. Словно голливудская фантастика.

– А звездой был Годунов?

Она только буркнула что-то и согласно кивнула.

– Но зачем это? В Гаване он и без того был в эпицентре всей заварушки. Сам во все встревал и был заводилой.

– Он заявляет, – с презрением сказала Скотто, – будто тайно внедрился в мафию и действовал как секретный агент милиции.

– Вот подонок.

– Это мне Шевченко сказал. Хотя сам не верит ему ни на грош.

Скотто лишь пожала плечами, как бы говоря: «Я же готова верить чему угодно», и повела меня по залу аэропорта к выходу, а затем к стоянке автомашин, где стоял взятый напрокат «жигуль». В воздухе уже чувствовалась весна, некая свежесть и благоухание, когда наконец-то устанавливается постоянная плюсовая температура, а заморозки прекращаются. Я бросил багаж на заднее сиденье и сел рядом с ней.

– Шевченко полагает, что вас заинтересует вот это. – Скотто бросила мне на колени газету, запустила мотор и двинулась в путь.