Фидель. Футбол. Фолкленды: латиноамериканский дневник

Рассказывают, что дачу Аргентине подарил Сталин. Что чуть ли не последним иностранцем, которого перед самой своей смертью принял Сталин, был Леопольдо Браво. Рассказывают, что в лице этого молодого аргентинского посла в СССР Сталин проникся большим интересом к президенту Перону и его Аргентине. А ведь ещё за восемь лет до этого Молотов возражал даже против вступления Аргентины в ООН[27].

Что же заставило Сталина вдруг повернуться к Аргентине? Что заставило советское руководство оперативно приголубить режим, который ещё вчера (и в общем-то, справедливо) считался фашиствующим? Заставила это сделать... Антарктида! По крайней мере, и без Антарктики не обошлось в новом «антиимпериалистическом» курсе, который тогда выбрали аргентинские военные.

Если быть точным, первыми боевые действия распространили на Крайний Юг всё-таки европейцы. Свидетелями их самого масштабного столкновения в той части света стал Уругвай, которому словно на роду суждено оказываться на перекрёстке путей великих держав. В декабре 1939 года, после окончания «классического» футбольного матча между уругвайскими командами «Пеньяроль» и «Насьональ» болельщикам в Монтевидео предстояло лицезреть последствия и другого «классического сражения», но уже глобальных сил. Бились Англия и Германия. Неравными составами, но со всем традиционным остервенением, которое так свойственно этим двум очень похожим друг на друга народам. Ещё недавно, пока она окончательно не проржавела и не сломалась, над Ла-Платой у Монтевидео так и торчала верхушка мачты потопленного в декабре 1939 года броненосца «Граф Шпее». Как раз напротив Монтевидео произошёл самоподрыв немецкого корабля, который перед этим изрядно потрепали корабли Её Королевского Величества из самой Британии и из Новой Зеландии. Но бились они, конечно, не за милый, но малый Уругвай...

Сами же уругвайцы и отвечают на вопрос о том, что это была за битва. Отвечают не напрямую, но тонким намёком. Намёк этот — птички, которых держат в клетке рядом с уругвайским военно-морским музеем, где и хранится снятый с носа «Графа Шпее» гитлеровский орёл. И каких же птичек держат уругвайцы в клетке у стен этого своего славного музея в районе Бусео? Пингвинов они там держат! Потому что, конечно, бились немцы и британцы за подходы не к Уругваю, а к Антарктиде, и Монтевидео в той битве был только «сторонним наблюдателем».

Но вовсе не наблюдателем решает в такой ситуации стать куда более амбициозный Буэнос-Айрес. Может, британцы и победили в битве с немцами на Рио-де-ла-Плате, но аргентинцы правильно рассчитали, что коммуникации у британцев всё равно растянуты настолько, что теперь можно незаметно попытаться обделать в Южной Атлантике свои делишки. Интересно, за каким занятием британцы застукали аргентинцев в 1943 году, когда патрулировали Южную Атлантику ещё в поисках остатков гитлеровцев. Искали у Антарктического полуострова немцев, а обнаружили аргентинский военный корабль «Примеро де Мажо», а у него на борту — целый груз бронзовых «мемориальных табличек» с декларациями о суверенитете. Аргентинцы расставляли эти «заявочные столбы» на как бы бесхозных антарктических островах, откуда на время Второй мировой британцы эвакуировались, стягивая все ресурсы на фронт на Севере. А уже непосредственно при Пероне в Антарктике звучат и первые выстрелы. Это когда аргентинцы пытаются помешать британцам высадиться на их прежние базы[28].

И, похоже, именно эти действия Перона против Британии и заставили Сталина изменить своё прежнее отношение к Аргентине. В какой уже раз в мировой истории сработала формула «враг моего врага — мой друг». Аргентина — враг Британии. После Фултона и для Советского Союза Британия — опять не друг, а открытый враг. Значит, Перон — друг Сталина. В качестве комплимента в 50-х Сталин и подарил «фашисту» Перону обширный дачный участок в престижном Серебряном Бору.

Как видим, спору Аргентины и Британии за Южную Атлантику уже много лет, а спорных территорий — не счесть. Тем не менее война 1982 года вошла в историю как фолклендская. Поэтому при всех прочих интригах вокруг Южной Атлантики и её многочисленных спорных территорий остановимся отдельно именно на этом «знаковом» архипелаге.

...Никак не могу себе простить, что так и не побывал в лондонском пабе «Фолкленд армс», то есть «Фолклендский герб». Тысячу раз проходил мимо, но так и не зашёл. Когда писал эту главу, оказался в Лондоне. Ну, думаю, наконец зайду, закажу пинту эля, разговорю владельца. Может, расскажет о том, как здесь до сих пор собираются ветераны войны или перебравшиеся в метрополию британские колонисты. Короче, думаю, насобираю каких-то сочных деталей. Сажусь в метро, еду до станции «Холборн», иду в знакомый квартальчик у Британского музея. А паба-то и нету! Думаю, может, ошибся перекрёстком? Хожу, хожу. Нету! Вижу, сидит в лавке букинист, который здесь явно сидел и десять, и двадцать, и пятьдесят лет назад.

— Извините за беспокойство. Тут где-то паб «Фолклендский герб» был.

— А, за углом. — Ну правильно, думаю, это как раз там, где я его и искал.