Фидель. Футбол. Фолкленды: латиноамериканский дневник

И как бы уругвайцы ни выкручивались, какое бы поэтическое название ни придумали для гладкой голубой формы своей сборной (они называют её «небесной»), конечно же, для уругвайцев это ещё одна «болевая точка». Мало того что аргентинцы построили свою столицу из уругвайского камня, так прикарманили ещё и форму уругвайской сборной.

Впрочем, сами аргентинцы считают, что ничего они такого не прикарманивали. Дело в том, что аргентинцы вообще не считают уругвайское чем-то чужим. Для них Уругвай — взбрыкнувший, но свой младший брат. Не просто свой, а исконно свой.

В качестве «агента» уругвайцев и я сам однажды вёл об этом спор с патриотом-аргентинцем Эрнандо Клеймансом (тем самым, который выводил меня на Чавеса, а потом связывал с ЦК Компартий Аргентины и Кубы, чтобы кубинцы впустили меня в Гавану). В данном случае мы стоим с ним на аргентинском берегу Ла-Платы, в Буэнос-Айресе, в районе Ла-Бока.

— Вот, Серёжа, то самое место, откуда начиналось танго. Здесь вечерами уставшие портовые рабочие и моряки устраивали импровизированные танцы. Здесь и родилось танго.

— Да что ты говоришь! А вот тот старый пароход, он откуда сюда, в Ла-Боку, приходил?

— Вон тот? Ну, из Монтевидео.

— Слушай, а это не тот пароход, который описывает Марио Бенедетти? Есть у этого писателя рассказ про то, как на пароходе вспыхивает любовь аргентинского юноши и уругвайской барышни. И как в следующий раз они встретятся уже бабушкой и дедушкой. Но так и не забудут того чувства. Так и не простят судьбе, что тогда потеряли друг друга.

— Да, наверное, тот самый пароход.

— Значит, приходил он из Монтевидео?

— Ну да.

— И уставшие моряки повторяли здесь па, которые подглядели на том берегу?

— Ну начинается! Уругвайская пропаганда.

— Ну хорошо. В танго есть «принц» и есть «король». Кто такие будут?

— «Принц» — это Хулио Coca. Понимаю, к чему клонишь. Имя себе сделал у нас, в Аргентине, но родился в Уругвае.

— Ну а «король»?

— Ой, вот только этого не надо. Ну да, и «король танго», Карлос Гардель, тоже аргентинцем не был.

— И всё как-то на любые выходные норовил в Уругвай смотаться!

— Ну, был у него роман с молоденькой уругвайкой. Ну и что?! А кто спел «Мой любимый Буэнос-Айрес»? Кто спел знаменитую песню про нашу улицу Коррьентес? — И Клеймане начинает напевать: «Corrientes, tres cuatro oclio, segundo piso, ascensor». И добавляет: — Так мог спеть только аргентинец — не по рождению, так по зову души.

— Ну, а кем он был, если не аргентинцем?

— Французом! Все про это знают. Его родители — французы из Тулузы. Они его сюда, в Аргентину, и привезли.

Ну и тут мне как «почётному уругвайцу» остаётся нанести моему аргентинскому другу удар ниже пояса. В середине 90-х метрику никакого не француза, а... уругвайца Гарделя нашли в архиве города Такуарембо (того самого города, где моего отца принимал «олигарх» — поклонник Фиделя). Впрочем, конечно, для остального мира танго — всё равно из Аргентины. Аргентинцы это знают, поэтому и спорят с уругвайцами на тему танго с иронической улыбкой на устах. И знают, как своих уругвайских братьев «сломать»:

— Вот скажи, Серхио, как звучит официальное название твоего любимого Уругвая? — спросил меня мой аргентинский друг.

— Ну, ты и сам прекрасно знаешь. Звучит, может, и странно, но по конституции это — Восточная Республика Уругвай.

— А почему она так называется? Вот, например, «федеративная республика», как Германия или Бразилия, — понятно. Или даже «народно-демократическая» — таких в своё время много было. А «Восточная» — такого больше нигде в мире нет. Так почему Восточная?

— Ну, потому что находится на восточном берегу рек Уругвай и Ла-Плата. В колониальные времена Уругвай гак и назывался — «Восточный берег».

— А восточный он, если глядеть откуда? — Сейчас читатель увидит, что в этом вопросе Клейманса и заключалась главная «аргентинская» ловушка.

— Ну, Эрнандо! Это нечестно! Да, восточным этот берет является, если смотреть из Буэнос-Айреса.

— Вот видишь! Уже в самом названии — ответ на вопрос, откуда уругвайцы ведут свою родословную. Будем считать, что сегодня мы, аргентинцы, с независимостью этой нашей мятежной провинции смирились. И всё-таки изначально Уругвай — это исконно наша провинция. Такая же, как Мальвины. Просто у твоих уругвайцев не хватило смелости поднять восстание против испанцев вместе с нами. Вот и потерялись они в истории...

Собственно, и сами уругвайцы, когда наконец освободились от власти испанской короны и ешё не попали под бразильцев, были не против вернуться в «братскую семью» народов Ла-Платы. Уругвай ведь был даже не «блудным сыном», а сыном, которого насильно удерживали от воссоединения с остальной семьёй: это когда испанские колониальные власти бежали из Буэнос-Айреса в Монтевидео и пытались удержать хоть этот кусочек Южной Америки, перебрасывая туда солдат даже с Мальвин.