Фидель Кастро

Фидель прибыл в Мехико по туристической визе 9 июля, кстати, в день национальной независимости Аргентины, где родился его будущий «брат, товарищ, друг» Эрнесто Гевара де ла Серна. Ему предстояло привыкнуть к непростому мексиканскому климату, к недостатку кислорода в высокогорном Мехико, «вечно» пропитанном смогом.

«Жилище» и одновременно «штаб–квартира» революционеров находилась в центре города по адресу улица Эмпаран, дом 49. Один из руководителей движения, Хуан Альмейда, тоже прибывший в Мексику, так описывал это помещение: «Квартира маленькая, тесная оттого, что там спит много народу. Когда в доме спит больше трех человек, очень трудно заставить их спозаранку складывать вещи. Помещение очень простое, с гостиной, столовой, спальней, ванной, маленькой кухней и длинным узким небольшим патио. В гостиной, столовой и спальне стоит несколько раскладушек. Позже мы выяснили, что их ставят на ночь, а днем сворачивают»[140].

Эта квартира принадлежала Марии Антонии Гонсалес, немолодой кубинке, эмигрировавшей с Кубы после переворота Батисты. Она занималась приемом и размещением кубинцев, начавших прибывать в Мексику. У Марии Антонии был свой счет к Фульхенсио Батисте и его режиму. Ее родной брат не оправился от пыток в одной из кубинских тюрем и умер вскоре после приезда в Мексику.

Мария Антония была замужем за мексиканцем и в своем квартале в Мехико пользовалась авторитетом. Зная, какой интерес вполне естественно будут проявлять к кубинским эмигрантам местные спецслужбы, она посоветовала кубинцам разработать систему паролей и условных знаков для входа в «штаб–квартиру». Именно в ее доме состоялась, как оказалось впоследствии, судьбоносная встреча Фиделя Кастро с Эрнесто Гевара де ла Серной, молодым аргентинским врачом, прибывшим из Гватемалы, исключительным человеком, про жизнь и смерть которого написаны сотни книг и статей, который в современном мире стал настоящей иконой леворадикальных движений и молодых бунтарей.

«Я думаю, что он был не только интеллектуалом, но и самым совершенным человеком нашей эпохи», – сказал о нем выдающийся французский философ и писатель Жан Поль Сартр. Не менее выразительны строки кубинского писателя Десноэса: «Должно быть, Че был ослепительным, раз самые темные люди загорались, когда он проходил мимо». Он не просто нравился женщинам, а был ими обожаем. Для подавляющего большинства тех, кто знает биографию Эрнесто Гевары, читал его произведения, Че останется самым неисправимым романтиком, тем юношей, который когда–то сказал в лицо богатому отцу своей первой возлюбленной Чичи–ны: «Мой смысл жизни? Я хочу делать благие дела, без какой–либо личной выгоды».

Легендарное прозвище «Че» приклеилось к Эрнесто Ге–варе де ла Серне таким образом. В общении с кубинцами Эрнесто часто пересыпал свою речь присущим аргентинцам междометием «че» – по–испански «Эй ты! Ну!». В Аргентине это не просто обращение, оно несет определенную смысловую нагрузку и даже может переводиться как «хороший парень». На родине Гевары часто говорят: «Привет, Че, как дела, Че?» Однако для кубинцев такое «простонародное» и отчасти вальяжное обращение было нетипичным и несвойственным. Они сначала подсмеивались над аргентинцем, а потом привыкли. «Он относился к людям с симпатией, – вспоминал Фидель Кастро. – Он был из тех людей, которые добиваются расположения своей натуральностью, простотой, дружелюбностью <… >

Никто не скрывал своей симпатии к Че, потому что он ездил по Латинской Америке, посетил Гватемалу, видел нанесенный североамериканскими компаниями вред, знал о нашей борьбе на Кубе, разделял наши идеи. Мы встретились, поговорили с ним, и именно тогда он к нам присоединился. Он знал также, что в нашем движении было мало буржуазии, что мы собирали революцию для национальной свободы, для антиимпериалистической революции, но еще не затевали социалистическую революцию.

<…> в Мексике были такие случаи, когда над ним смеялись, потому что он аргентинец, а не кубинец, за что получали от меня взбучку. Это было вначале, но потом, когда все поняли, какой он человек, шутки прекратились. И никто его больше не спрашивал о его происхождении»[141].

Поначалу его звали по имени. Затем просто «че». Наконец, «Че» с большой буквы. Ему самому очень нравилось это имя. Уже будучи одним из руководителей новой Кубы, он на вопрос, зачем подписывает «революционные деньги» своим прозвищем, ответил: «Для меня Че означает самое важное, самое дорогое в моей жизни. Иначе быть и не могло. Ведь мои имя и фамилия – нечто маленькое, частное, незначительное»[142].