Фидель Кастро

Красноречие Кастро на тему мирового долга имело некоторое отношение к его способности влиять на события. В первой половине 80-х гг. Кубе требовалось добыть несколько займов у Запада и она могла оплатить их. По иронии, кубинские авторитеты прославились серьезностью, с которой они обращаются со своими контрактными обязательствами. Более того, кубинскую экономику смягчили худшие результаты на западном рынке, так как она имела особые отношения с СЭВ, хотя это создавало различные проблемы. И Кастро не имел большого влияния среди правительств крупных латиноамериканских стран, которые продолжали попытки пересмотра их долгов независимо друг от друга, поддержанные или полагающиеся на Соединенные Штаты. В 1985 году только Перу при правительстве Алана Гарсия заняло позицию, направленную против условий выплат долгов, отказываясь платить более 10 % от своего ежегодного экспорта. Вслед за «черным понедельником» 19 октября 1987 года, когда с треском обанкротились мировые фондовые биржи, притягательная сила сопротивления против бремени долгов среди главных латиноамериканских стран поднялась на несколько децибел, но их правительства еще раз потерпели неудачу в соглашении по картелю дебиторов.

Однако было бы неправильно недооценивать влияние Кастро на Латинскую Америку. Его предложения по решению долговой проблемы, возможно, имели только силу нравственного призыва, но трудно было избежать вывода о том, что с углублением долгового кризиса некоторые формы объединенного действия стран Латинской Америки были неизбежны. Кастро также имел широкую аудиторию среди многих слоев латиноамериканского населения. Он обладал престижем не только как самый решительный противник американской гегемонии на континенте, но он также приобрел популярность в быстрорастущем движении за социальную справедливость в латиноамериканской церкви. Во время его визита в Чили в 1971 году, а позже на Ямайку и в Никарагуа, Кастро поддержал призыв к стратегическому союзу между христианами и марксистами.

Кубинская церковь не имела каких-либо корней среди широких слоев населения. Кастро объявил, что в сельской местности, где проживает 70 % кубинцев, нет ни одной церкви [186]. Его собственный опыт, полученный от христианских братьев и иезуитского образования, не расположил его к христианству, и как самоназначенный марксист-ленинист он, конечно, был атеистом. Тем не менее отношения между революционным режимом и церковью значительно улучшились со времен столкновения в 1960–1961 годах. Низшая точка отношений государства и церкви имела место после вторжения в заливе Свиней в 1961 году, когда режим запретил религиозное образование в общественных школах, закрылись религиозные школы и десятки священников были изгнаны из страны в от ест на скрытую поддержку, оказанную представителями духовенства попытке вторжения. Второй Совет Ватикана в 1962–1965 гг., подчеркивая социальные реформы, проложил дорогу для нового диалога, и кубинская церковь все больше примирялась с Революцией, несмотря на почти полную потерю власти и привилегий.

Однако в Латинской Америке церковь являлась самой влиятельной организацией среди простых людей, и с середины 60-х гг. многие слои населения стали поддерживать требования политической реформы и справедливости для бедных и угнетенных. Следовательно, никакое революционное движение не могло отвергнуть или проигнорировать это. Например, революция сандинистов в Никарагуа основывалась на тесном союзе между социализмом и христианством. Кастро теперь требовал находить между двумя движениями не только тождественный дух аскетизма и самопожертвования, но и общую политическую цель. «Со строго политической точки зрения… — сказал он в интервью с бразильским священником Фреем Бетто в 1985 году, — я верю, что можно христианину быть марксистом, и наоборот, и работать вместе с марксистскими коммунистами по преобразованию мира. В обоих случаях важно то, что они честные революционеры, стремящиеся покончить с эксплуатацией человека человеком и бороться за справедливое распределение социальных благ, равенство, богатство и достоинство всего человечества» [187].