Фигня

Прошли мимо министерства обороны, где, судя по звукам, банкет еще продолжался, но как-то тяжело, угрюмо. Все время что-то падало – то тело, то посуда. Туда не пошли.

– Почему Перес назначил военным министром Федора, а не Максима? – спросил Вадим. – Максим явно интеллигентней.

При этом покосился на Ивана. Но Иван тонкостью не отличался, пропустил мимо ушей.

– Федор суворовское училище кончал, – пояснил Биков.

Алексей Заблудский бочком-бочком отделился от компании и исчез в густых зарослях тропических кустарников.

Он пошел наугад, что-то выискивая. Наконец продрался через колючки и вышел к домику, на котором было написано «Министерство финансов», а чуть ниже рукописное объявление: «Рубли на бабки не меняем!»

Алексей взошел на крыльцо, постучал в дверь, роясь в кармане куртки левой рукой.

– Войдите! – раздался голос изнутри.

Заблудский вытащил из кармана деньги – гонорар чилийской сборной – и решительно вошел в министерство. Из всех интерполовцев он один был при деньгах, почему и отделился от товарищей в надежде потихоньку поменять валюту.

На кровати в одних трусах, положив ноги в кроссовках на спинку, лежал молодой, чрезвычайно загорелый человек с бородкой.

– Вы министр финансов? – спросил Алексей.

– Бабки понадобились? – осведомился тот. – Что меняете?

– Франки.

– Курс – один к пятидесяти, – сказал министр.

– Надо же, в министерстве торговли поменяли один к десяти! – удивился Алексей.

– Илья Захарович вас надул. Это курс прошлого месяца. Я его за это оштрафую, – сказал министр, доставая из тумбочки жестяную коробку для чая. – Сколько будете брать?

– На пять франков. А какая здесь цена водки?

– Полбанки за полбабки можно купить.

Заблудский просиял. Такая цена его устраивала.

– Двести пятьдесят бабок… – министр отсчитал банкноты. – Скажите, чего вы сюда приперлись? Будете наниматься к Пересу?

– Не знаю… – замялся Заблудский.

– По какой статье сидели?

– Не понимаю… Я из комитета по культуре…

– Место председателя комитета вакантно, учтите. Жаль, что не сидели, опыта мало.

– А вы… сидели? – робко спросил Алексей.

– Обижаете! Статья восемьдесят восьмая, незаконные валютные операции. Пять лет с конфискацией.

Заблудский пересчитал деньги, поблагодарил и, уходя, уже в дверях обернулся.

– Скажите, а где народ? Кругом одни министры…

– Черт его знает! Народа я не видел, – сказал министр, плюхаясь на койку и принимая прежнее положение. – Да не больно он нужен! Говорят, где-то за лесом… – махнул он рукой в сторону.

Глава 7 Расчеты доньи

Исидора провела бессонную ночь. Сначала не давал спать Перес, который требовал любви, что было весьма затруднительно при его загипсованной ноге. Только колоссальный опыт доньи и некоторые инженерные ухищрения позволили кое-как исполнить супружеские обязанности, причем Исидоре все время казалось, что она трахается с дорической колонной. Это мешало получить кайф.

Наконец Перес успокоился и заснул, положив гипсовую ногу на Исидору. Она дождалась, пока он захрапит, выбралась из-под ноги и ушла на свою половину. Повалившись на кровать, донья несколько минут смотрела в потолок и прислушивалась к своим ощущениям.

Переса она не любит, это ясно. Дело не в ноге, кости срастутся, а любовь – нет. Донья отчетливо понимала, что уже вступила на путь борьбы с Пересом, перевербовав Бранко. Правда, еще не очень понятно, что из этого получится. Выпускник ВПШ с его редким умением взрывать не того, кого надо, мог опять все перепутать. Но Перес уже не муж и не любовник, а противник.

Иван? Кто он теперь, отвергнувший море цветов и любви? Донья задумалась, вспомнила Пенкину, сатиновые трусы Ивана, его черные носки, а главное, плавающий посреди моря матрас, с которого вертолетом снимали любовников. Именно тогда что-то надломилось в душе доньи, когда она увидела в реальности то, к чему стремилась. Донья всегда подходила к любви эстетически; чистота движений и поз, музыкальность ритмов, изящество ласк и даже благозвучность издаваемых криков ценились ею больше, чем примитивный оргазм. Здесь же она увидела, извините за выражение, трахающееся картофельное пюре. Тюх-тюх-тюх – не поймешь, где Пенкина, где Иван, просто какой-то клубок рук и ног. Отвратительно.

Нет, Ивана она тоже не любит. Но относится к нему как к другу.

Донья впервые обратила мысленный взор на Заблудского, вспомнив его рассказ в вертолете о рекорде Гиннеса. Что ж, это впечатляет. Но после десяти лет в пуэрториканском квартале Нью-Йорка такие рассказы попахивают дилетантизмом.

Оставался Вадим… Донья прислушалась к себе и поняла, что думает о нем скорее с нежностью и печалью, чем с отвращением. Два дюйма в рабочем состоянии, дюйм на холостом ходу. Но при этом элегантность, чистота линий и врожденная интеллигентность. Разве это не является достаточной компенсацией? Да и стоит ли говорить о компенсации после сонмища пуэрториканских фаллосов? Они ей поперек горла стоят. Теперь можно уйти на заслуженный отдых. А захочется физической любви… Разве донья не придумает способа? Она знала по крайней мере три, когда можно обойтись без всяких дюймов.