Фигуристка

В сентябре начались занятия в «Мастере». Теплым, сухим вечером Юля фехтовала в паре с мальчишкой-новичком. Он, как и Юля пошел на второй год обучения. Рядом с кем-то отрабатывала удары вернувшаяся Люба. Начали по обыкновению без тренера. Юля прислушивалась к знакомым звукам – глухому топоту ног по деревянным широким ступеням, ведущим в раздевалку, шорох по деревянному полу, металлический лязг дверных колец и сам громкий тоскливый хлопок закрывающейся двери. Под куполом клубочками перемещалась пыль, все долгое лето скапливающаяся здесь, в шатре, ожидавшем своих учеников. Шатер прогрелся от осеннего солнца и, чтобы пустить внутрь струю свежего воздуха, створку дверей открыли настежь. Юля фехтовала не задумываясь, просто отражала идиотские выпады мальчишки, а сама краем глаза следила за проемом двери. Она услышала голос тренера снаружи и тут же отвернулась, пряча улыбку. Алексей Николаевич не спешил входить. Постоял снаружи, вглядываясь во мрак шатра, поговорил с подвернувшимся знакомым. Он будто тоже делал выбор – идти туда или нет. Вошел медленно, пряча неуверенность и волнение за спокойными движениями, манерностью, нагловатым взглядом. Из опаски расхохотаться, Юля старалась не смотреть в сторону тренера. Хотя больше всего ей сейчас хотелось подойти поближе, заглянуть с улыбкой в глаза и спросить «Вы по нам скучали?» Но здесь такое было не принято. Ребята поздоровались с тренером, но фехтовать не бросили. Юля чувствовала физически на себе взгляд тренера. Даже мальчишка почти остановился и неуверенно затоптался на месте. Юля делала вид, что ничего не замечает.

– Ба-а-а! Кого я вижу! – издевательски прогрохотал тренер. – Юлия Валерьевна!

Все, что касалось Юли, у Алексея Николаевича вызывало скепсис, отвержение и некоторое раздражение. Он всегда старался подшутить над ней, высмеять, пустить едкое словечко. Он смеялся над местом, где она жила, называя Мичуринский проспект «Мишуринским», говоря при этом, что «все у вас здесь, в Москве, мишурное». Так же его задевала привычка Юли говорить ему «Вы» и «Алексей Николаевич». Остальные его ученики называли его «мэтр» или просто «Леша». В ответ он стал обращаться к Юле также по имени-отчеству «Юлия Валерьевна», а когда увлекался и забывал дерзить – просто «Юля». Юля же, как ни крути, но не могла тренера, взрослого человека, называть просто по имени. Другое воспитание, пардон. Московское.

Видимо московская интеллигентность воспринималась простыми приезжими за напускной лоск и порождала в них агрессивный отклик. Юля просто жила в соответствии с данным ей воспитанием, не подозревая даже, что ее вежливое обращение унижает чье-то достоинство. За вежливостью крылось что-то от беспечной, сытой жизни («В ее голосе звенят деньги» – как писал Фитцджеральд), и составляло неприятный контраст с тяжелыми жизненными условиями той малой родины, которую оставили приезжие. И чем хуже были условия на родине у приезжего человека, тем сильнее его оскорбляло поведение простого москвича. Люба говорила, что «Леше некуда возвращаться» и он всегда отговаривается, когда его спрашивают, откуда он приехал. Выросший в плохих условиях, а в Москве попавший в еще, может быть, худшие, этот человек негативно воспринимал все, относящееся к нормальному миру. Хамство, пьянство, грязь, нищета… Так рождаются социальные различия в толстом слое обычных, весьма средних, людей. Барьер непреодолим! Она поймет это годы спустя, а пока…

– А я думал больше вас не увижу! Думал, так, пошалили, поразвлекались, и хватит. А вы, значит, серьезно заниматься пришли?

Алексей Николаевич прошел дальше, не дождавшись ответа. Наверное, генератор ерничанья забарахлил. На мальчишку он не обратил внимания. Мальчишка, обрадованный появлением тренера, снова неистово замахал шпагой. Юля ощущала что-то неприятное, какую-то дрожащую мысль внутри. Она попыталась сосредоточиться и пропустила несколько ударов. Мальчишка взвыл от удовольствия и принялся с еще большим ажиотажем нападать. Но тренер прервал процесс и начал что-то говорить всем. Юля его не слышала. Улыбка давно слетела с лица. Ей хотелось крикнуть «Да НИЧЕГО ЭТО НЕ ЗНАЧИТ!!!!! Ничего! Пришла и все!». Вот опять это воспитание, поселяющее чувство вины! Она не могла ему ничего обещать, и что останется, и что будет учиться с увлечением, что добьется каких-то результатов, поэтому и не хотелось обнадеживать человека. А он поверил. С этого момента Юля старалась избегать смотреть в глаза тренера. Она часто пропускала занятия и выдумывала какие-то идиотские причины пропусков.