Фиктивная помолвка

– Мне лучше уйти, – сказал Маркус. Она промолчала. – Вчера вечером я не имел права говорить о пристойности твоего поведения – именно я. Честно говоря, не верю, что ты занималась бы своими любовными делами здесь, под носом у своих родителей, у моей матери и у множества прочих родственников и гостей. Прости меня.

Оливия опять ничего не сказала.

– Однако ты должна понять, что я чувствовал. Совершенно невыносимо встретиться лицом к лицу с любовником своей супруги… Но я не виню тебя, Оливия. Просто странно снова видеть тебя, вот и все. Моя жена – и не жена мне. Кто-то, кого я знал раньше, и кто теперь ведет жизнь, о которой я ничего не знаю. И об этом я тоже очень сожалею. Но могу сказать, Оливия, это безнравственно, даже несмотря на то, что это самая оправданная связь из всех, которые каждый из нас позволял себе за четырнадцать лет. – Марк улыбнулся, не дождавшись от нее ответа, и, сев на край кровати, надел ночную сорочку. – Но прощать не в твоем духе, верно? – Он встал и, не оглядываясь, вышел.

* * *

Графу хотелось бы, чтобы эта проклятая свадьба уже была позади и все, включая Оливию, разъехались по домам. Он не сомневался, что она уедет с Кларенсом, их подруга Эмма просто придавала пристойность их путешествию. Ему хотелось, чтобы Оливия уже уехала, чтобы он никогда больше не встречался с ней. С годами его любовь к жене стала более спокойной и не нарушала его повседневной жизни. А теперь эта любовь снова превратилась в боль, пожалуй, еще более острую, чем вначале, потому что вначале была надежда – надежда, что Оливия простит его, поймет, что не стоит лишать друг друга счастья из-за одного прегрешения, пусть даже очень серьезного. Теперь надежды не было. Днем она относилась к нему по-дружески, но исключительно из-за заключенного между ними соглашения. Да, она пустила его к себе в постель и даже встретила со страстью, которой прежде не проявляла, но ее разум не был в согласии с ее телом. Удовлетворив желание, она не поговорила с ним, не ответила ему и не простила его.

Войдя в свою туалетную комнату, граф понял, что больше сегодня не уснет и нет смысла ложиться в кровать, хотя было еще дьявольски рано, и, позвонив камердинеру, сбросил ночную сорочку. «Что понадобилось Софии от матери в такой ранний час? Неужели какая-то проблема со свадьбой? – думал граф. – Нам всем повезет, если у девочки не начнется истерика задолго до благополучного окончания церемонии».

* * *

«Как он изменился», – думала Оливия, лежа неподвижно под одеялом и глядя на балдахин над кроватью. Центром его мира всегда была она, она и София после ее появления на свет, и еще Раштон. Никогда никто другой и ничто другое ему не были нужны. Он часто ворчал, когда Оливия напоминала ему о каком-нибудь приеме, где им необходимо было присутствовать. И на свадьбу Лаури Маркус не хотел идти без нее, это она заставила его поехать, считая, что ему доставит удовольствие встреча с другом. И вот теперь он мог лежать в ее постели, опершись на локоть, и говорить о безнравственности ее связи с предполагаемым любовником так, словно подобное поведение было абсолютно нормальным для мужа и жены.

И что самое отвратительное – она понимала, что для Марка это действительно норма. Он теперь был частью своего общества, она – нет. Оливия удивлялась, что не стала решительно отрицать свою связь с Кларенсом. Накануне вечером она сказала мужу, что Кларенс ее друг, но он либо не правильно понял ее, либо вообще не поверил, а она не пыталась убедить его. Она была слишком расстроена и утомлена, чтобы стараться доказать что-то, что Марк, по ее мнению, должен был понимать без всяких объяснений. Если бы он знал и понимал ее так, как она думала, ему и в голову не пришло бы связывать ее и Кларенса. Но Маркус принадлежал к реальному миру, а она была там чужой. Какая женщина стала бы настаивать на том, чтобы ее муж один поехал в Лондон на свадьбу друга и принимал участие во всех гулянках и выпивках, мальчишниках, неизбежно сопутствующих женитьбе? Только чистая, доверчивая невинность.

Оливия мечтала оказаться дома, подальше от Клифтона, вернуться в свой уютный мирок. Но она осознавала, что впереди ее ждет не спокойствие, а опять борьба, тревога, и, возможно, она никогда больше не обретет покоя. В прошлом она боролась, считая себя правой и полагая, что совершенное Маркусом не подлежит прощению. И несмотря на то что в душе она все-таки простила мужа, Оливия искренне думала, что они никогда не смогли бы жить вместе. Она не верила, что между ними восстановились бы те доверие и дружба, которые так прочно связывали их. Теперь она поняла – слишком поздно, – что была не права во всем. То, что сделал Маркус, не было смертельным грехом, и если бы только у нее хватило мужества попробовать, они могли бы построить еще более крепкие, чем прежде, отношения, которые базировались бы на реальности. Она и Марк страдали бы вместе и вместе набирались бы сил. Тогда она отказалась дать их браку возможность развиваться и крепнуть, теперь же было слишком поздно.