Филарет – Патриарх Московский

Я отрицательно покрутил головой. Да так сильно покрутил, что у меня выперся вперёд пузырь рубахи с мешочком шашек, которые предательски зашуршали.

— Что это у тебя там? — подозрительно спросил Иван Васильевич, — ткнув меня в живот.

— Гороховая каша, небось…

— Я тебе дам, «гороховая каша». Шуршит у тебя там что?

Он приблизился и потрогал образовавшееся на рубахе «пузо».

— Достань-ка.

Я вздохнул и, снова начиная дрожать коленками, вытащил мешочек с шашками.

— Это недоделанные бусины, что на станке не доделал.

— Дай сюда!

Царь развязал верёвочку и вытащил двумя пальцами из мешочка деревянный кругляш величиной с ноготь большого пальца руки взрослого человека.

— О! Глянь-ка, Михал Петрович! Знаешь, что это?

— Как не знать, великий государь, — сказал и вздохнул Головин. — Даже слово выговорить боязно.

— А ты не боись, тут ушей нет.

— Боюсь, государь.

— Ну, так я скажу. Это «шашка». А какое у нас наказание играющим в шашки?

— Так, это… На кол садют.

— Так я не играл! — возопил я, дрожа всем телом и обливаясь потом.

— Ты их сам сделал, а это ещё и худшее.

— Я не знал! простите меня, великий государь.

Я упал на колени, как подрубленный и больно, кстати, ударился. Ударился и заплакал. Слёзы брызнули такие крупные, что моментально вымочили мою рубаху.

— О, ты какой! — удивился чему-то царь. — Ему ещё и кола не показали, а он жалиться. А ежели на дыбу? Как ты государеву тайну хранить будешь?

Голос Ивана Васильевича показался мне каким-то слишком мягким и добрым. Я открыл глаза и увидел его улыбающееся лицо. Дед тоже улыбался.

— Что? — спросил я, ничего не понимая. — Какая тайна? Какая дыба?

Царь подошёл ближе и положив ладони на плечи, заглянул мне в глаза.

— Это мы шутковали, отрок. Прости нас грешных, за потеху над дитём. Не отдадим мы тебя попам. Мы и сами в грехе живём… Да Михал Петрович?

— Так и есть, государь, — вздохнул Головин. — Грешен, прости Господи, люблю шахматы. А вот в шашки давно не игрывал.

— Так жёг я бесовскую забаву два раза. В первый — на радость митрополиту Даниилу в году этак пятьдесят втором от сотворения, а второй раз в пятьдесят девятом году на соборе, чтоб им всем пусто было. А шахматы сберёг. Чем бы мы с тобой воевали?

Я стоял, разинув рот. Государь разложил мою доску, проверяя её петельки, высыпал из мешочка шашки и начал расставлять «белые».

— Простил?

— Простил, — буркнул я.

Хотел сказать: «Бог простит», да что-то удержало.

— Ну, расставляй тогда. Играть-то можешь?

Я кивнул и длинным рукавом вытер сопли и слёзы, сильно шмыгая носом.

— Смотри, мозги не всоси, — серьёзно сказал он. — так бывает.

— У меня крепкие мозги.

— О! Вот сейчас и проверим. На щелбаны играем. Идёт?

— Идёт, — снова шмыгнул носом я, но уже несколько аккуратнее.

— Не боязно будет в царский лоб бить? — коварным голосом спросил Иван Васильевич. — Ежели выиграешь, конечно. Давненько не брал я в руки шашек.

Я с удивлением воззрился на него.

— Что? — спросил он. — Что-то не так?

— Ходи, государь.

В шашки я играл не плохо, а вообще никак. Как, впрочем, и в шахматы… Но я этому совсем не удивился. Лет-то мне было сколько? Восемь! Да и видел я шашки в первый раз, кажется…

Короче… Я проиграл Ивану Васильевичу два раза, и он понял, что в шашки я играть совсем не умею. Он так и сказал, потирая ноготь среднего пальца, ушибленный о мой лоб:

— Не-е-е, Михал Петрович, это не соперник. Давай-ка ты, лучше садись.

Головин с удовольствием пересел за моё место на табурет, а я пересел, потирая рукой отбитый лоб, на скамью, стоящую у раскрытого окна. Солнце заходило и отражалось розовым на движущихся в сторону севера облаках. С пересыхающей реки летели комары.

— Может прикрыть окно, государь? Заедят же тебя ночью!

— Закрой-закрой, Федюня. Спаси тебя Бог. Вишь, Петрович, какой заботливый, у тебя внук растёт. О государе заботиться, чтобы кровушку лишнюю не пролил.

— Да, за такое и наградить не зазорно.

— Кстати о «наградить»… Государь, эти шашки я для тебя делал. В дар. И мне самому ничего не надо. Но просил помочь плотника, которому обещал за скорую работу целую копейку. Не даш-ли?

— Копейку? — удивился царь, потирая лоб и замахиваясь на казначея локтем. — Есть у нас копейка в казне, казначей?

— Есть, великий государь. Копейка в казне найдётся.

— Ну, так выдай.

— Так… Казна уже закрыта.

— Ты из своих выдай, я тебе завтра отдам.

Голованов притворно вздохнул.

— Вот так всегда, Федюня, «дай свои, потом отдам»…

Он полез в кошель и, вынув московку, передал её мне.

— И не отдаю, скажешь?! — возмутился государь.

— Отдаёшь, конечно, но ведь я всю ночь мучится буду… А вдруг именно завтра и не отдашь. Очень я всегда переживаю.

— Ростовщик. Нехристь.

— Обижаешь, государь. А то, что в рост даю… Так и церковь твоя не брезгует этим.

Государь вздохнул и двинул шашку.

— Как с этим быть? Ума не приложу. Монастыри зажрались, прости Господи. Запрещают игры для ума, а сами людьми торгуют и в рост дают… В половинный рост. Тьфу! Зевнул! Сдаюсь!

Он снова подставил лоб.

— Правильно попы говорят, что шашки вызывают гнев и вражду. Я уже готов тебя отдать тиуну.