Филарет – Патриарх Московский

Разбудило меня щекочущее нос перо. Я некоторое время морщился, но спеша шевелиться и прерывать сон, потом пару раз попытался убрать перо от носа, но не нашёл его, чихнул, открыл глаза и увидел улыбающееся лицо царевича.

— Аха-ха! — захохотал он, сгибаясь и хлопая себя по коленям, обтянутым в тонкие «лосины» и торчащие из пузырящихся «шортов», привезённых русскими послами из Англии.

Царю дарить одежду было не принято, а царским детям — да, сколько угодно.

— Ты во что вырядился? Что за жабьи пузыри?

Царевич «надулся», улыбка превратилась в поджатые губы, касающиеся сморщенного носика.

— Ну тебя! Не дражнись! Мамка не отпускала к тебе на улицу, если я не одену.

— А отцу понравилось?

— Тятя не видел, он с англицким послом разговоры разговаривает.

— О! А который теперь час?

— Вечерню отстояли.

— О, мля! — выругался я. — Надо же! Заспал! Перина эта!

Царевич снова засмеялся.

— А говорил, спать не будешь.

— Находился тут по комнатам. Видел, какие хоромы?

— Видел. Пока тебя нашёл, чуть не заблудился. В перине-то тебя не видно.

Я с трудом выбрался из высокой постели. Ну, да, царевич со своего мелкого роста, мог меня и не разглядеть.

— Слушай, — воскликнул он. — Там книги какие-то чудные! Вроде на латыни писаны, но о чём написано не разумею. Пойдём посмотрим?

— Пошли, только отолью сначала, — сказал я.

В туалете царевич пронаблюдал, как я сделал нужное малое дело, как слил «это дело» ковшом воды, как набрал в ковш и налил воду в медный таз, как сполоснул в тазу ладони.

— Ты прямо, как мой батюшка. Тот тоже руки раз за разом моет. Даже после посольских грамот. Только таз у него стоит серебряный, и целовальник кувшином сливает на руки, а другой целовальник рушник подаёт, для вытирания.

— У меня целовальника нет. Да и не нужен он мне. Сделаю тут самолейку. Сама вода будет литься, когда захочу. Поможешь?

У царевича «вспыхнули» любопытством глаза.

— Помогу. А сейчас пошли к книгам, а?

Пройдя в зал, мы, став в центре, погукали в нём, прислушиваясь к эху, а я ни с того ни с сего вдруг вытянул чистым детским голосом:

— А-а-а-а-а-а-ве-е мари-и-и-и-ия! Гра-а-а-а-а-ация пле-е-ена!

— Ни хрена себе! — изумлённо выругался царевич. — Ты пуще нашего кремлёвского певчего тянешь. Спой ещё раз.

Я, удивляясь сам себе, ибо не пел от слова «ни разу», и слова-то только сейчас «вспомнил». Понимая, что внутренний «демон» подшутил надо мной, выставив перед царевичем, я поморщился, но решил, что хуже уже не будет. Да и самому стало интересно, что получится. Откашлявшись, я запел «Аве Мария» сначала и пропел.

— Ave Maria
Gratia plena
Maria, gratia plena
Maria, gratia plena
Ave, ave dominus
Dominus tecum
Benedicta tu in mulieribus
Et benedictus
Et benedictus fructus ventris
Ventris tuae, Jesus
Ave Maria[19]

Во мне звучал голос итальянского певца Лучано Повороти и я понимал, что это голос из будущего, и этот голос мне нравился. Подражая ему, я тянул и пытался добавить в голос вибрацию. Получилось у меня плохо, ноты «плавали», но царевич снова сказал, не раз слышанное от меня слово:

— Охренеть! Надо матушке показать! Споёшь для неё?

— Может не надо? — спросил я голосом безнадёги.

— Надо, Федя! Надо! — усмехнулся царевич, снова используя мою фразу из какого-то будущего «кино». Что такое «кино», я тогда не понимал.

Вспоминая сейчас те первые дни моего осознания себя человеком из другого времени, я понимаю, что вёл себя абсолютно неправильно. Надо было сидеть у отца «за пазухой» и тихо «расти над собой», набирая статус среди сверстников и сбивать свою команду. Но ведь это было так скучно, с моими, вдруг свалившимися на меня, знаниями и умениями.

Да и «демон» во мне вёл себя излишне «скромно». Ему не хотелось подавлять волю ребёнка, пугать меня и вмешиваться в исторический ход событий. А жаль. Может быть и не произошло того, что произошло довольно скоро. Однако, честно говоря, я не знал, как бы отреагировал мой ум, если бы я понял и «увидел», что ожидает дальше страну. Скорее всего моя психика не выдержала бы. Я стал бы просить царя Ивана Васильевича, никого не убивать и скорее всего бесследно сгинул бы в кремлёвских или Слободских казематах.

Тогда же я, готовый исполнить песню и царице, и царю, лишь пожал плечами, подумав, что нужно поучиться пению. Однако гармоническое и многоголосое пение, называемое «латинянским», было здешними попами запрещено и искать учителей нужно было у фрязинов, то есть — итальянцев, а лучше у венецианцев. Сделав себе зарубку на память: «попросить об этом деда, чтобы привёз венецианца из Кафы», я дёрнул царевича за рубаху.

— Пошли книги смотреть!