Филарет – Патриарх Московский

Ещё в конце октября выпал первый снег — потом был второй и третий — так что дорога лежала словно атласная лента посреди пуховой дали, окаймленной покрытым снегом зелёным ельником, осинником с остатками сухих, трепещущих на ветру листьев. Молодые берёзовые рощи подступали порой к самой дороге и развешивали над ней свои снежные арки.

Купленные для моих бойцов молодые лошадки, объезженные в поисках не победившей царицыну болезнь расторопши, шли ходко. Ещё по лету я озадачился построением сбруи и упряжи для езды на санях с помощью пары лошадей, запряжённых через дышло. Мне хотелось управлять лошадьми самостоятельно, сидя в санях, а не так, как было принято здесь и сейчас со всадником на одинокой лошадке.

Мне всегда нравилась зима и в том, и в этом мире. Я к ней готовился тщательно, и сейчас наше снаряжение ехало на двух больших санях, запряжённых «нормальными» парами под управлением Федула, работника купца Растворова и Прокопа, работника Максимки Хахалина. К слову сказать и к трём другим моих «соколам» отцами были приставлены «дядьки», которые дядьками по родству не являлись, а были обычными подручными рабочими, а здесь — боевыми холопами, вооружёнными шестопёрами и мечами из моих запасников.

У меня дядьки не было, но, как обычно, имелась персональная стрелецкая полусотня, вымуштрованная мной за лето хотя бы до уровня: налево, направо, шагом марш, лечь-встать и хождения в ногу в колонне по одному без наступания друг-другу на пятки.

На мне, кроме рубахи, был надет тонкий волосяной тегиляй покрытый синим бархатом, с мягкой замшевой подстёжкой спускавшийся до колен. Поверх тегиляя надет траурный кафтан с подкладом из меха соболя. Снизу надеты тёплые порты на беличьем меху (мехом вовнутрь, конечно). На ногах — сапоги с чулком, сшитым из беличьих брюшек и тонкие льняные портянки. На голове соболья шапка.

Остальные члены пятёрки были одеты попроще но тегиляи были сделаны всем и сразу, как только мы сговорились о совместной службе. Я, конечно, рисковал, привлекая их к сотрудничеству, но в то же время не мог не исполнить данное царю слово — организовать тайную службу политического сыска.

Про тайную службу мной ещё пока не было сказано ни слова. При найме я обещал научить их воинскому делу, обещая, если они исправно его освоят, к моменту их взросления сделать воеводами. В воеводах я решил закрепиться основательно, а поэтому в пути «насиловал» память Трубецкого активно.

Оценив, как проходит процесс перемещения в сторону Москвы арьергарда, мы ускорили свой ход и уже к концу вторых суток пути нагнали царский поезд. Встроившись в колонну сразу перед воеводой Данилой Романовичем, который увидев меня, помрачнел лицом и остановил своих людей, пока моя сотня и «соколы» с холопами обходили его с левой стороны, я поблагодарил его кивком головы и отправился к царю.

Иван Васильевич был одет едва ли не в рубище и ехал верхом на затрапезной лошадёнке, покрытой серой войлочной попоной, сидя в седле задом на перёд. Увидев он жестом ладони подозвал меня к себе.

— У тебя всё в порядке? — спросил он.

— Да, государь. Арьергард двое суток как вышел из Слободы и подтягивается к основному поезду. В наличии пятьсот пятьдесят шесть конных и одна тысяча шесть сотен пеших стрельцов. Пять сотен остались в городском гарнизоне, три сотни охраняют стрелецкий посёлок и занимаются хозяйством.

— Я не про войско, — поморщился государь. — Здоров ли?

— Здоров, великий государь.

— Выглядишь справно, — царь прищурился. — Ты, словно тесто на дрожжах, растёшь. Совсем на отрока не похож. Или кафтан так тебя взрослит или…

Царь оглянулся и посмотрел на едущие впереди него с телом царицы, накрытом вышитой золотом белой парчой, сани. Только сейчас я обратил внимание, что он сидел на седле, развёрнутом и надетым на лошадь наоборот. У седла имелась высокая спинка на которой, практически и возлежал царь.

— Или, великий государь. — покивал я головой. — Ты, вон, тоже постарел лет на десять.

— Да-а-а… Житие царское тяжкое… Мне, вона, доброхоты уже невест предлагают. Что думаешь о том, Федюня?

— Да что тут думать? Надо выбирать! Ты царь-государь. Нельзя тебе без жены.

Царь вздохнул.

— Отравят ведь и другую.

— В постоянном блуде не проживёшь, — скривился я. — Не поймут ни церковники, ни народ. Что же тебе, постоянно каяться в одном и том же грехе и продолжать намерено грешить? Это ещё более тяжкий грех. Это умысел против Бога.

Царь посмотрел на меня сверху вниз и покачал головой.

— Можешь ты, Фёдор, в нескольких словах так сказать, что всё понятно становится. Вот сказал, и у меня чувство, как будто и сам так всегда думал.

Наши кони ехали рядом, но царь Иван сидел на огромной рыцарской кобыле, а я на лошадёнке, размером чуть больше пони. Поэтому мне приходилось задирать голову, словно я смотрю на купол храма. К тому же стояла середина дня и солнце светило мне прямо в глаза. Я щурился, крутил шеей и царь заметив это, предложил.

— Давай пересядем в повозку?

Он показал на небольшие узкие сани, укрытые меховым покрывалом.

— Да как же в них можно поместиться вдвоём? — удивился я.