Филарет - Патриарх Московский (СИ)

— А вот так! И забивать порох в трубку так плотно, чтоб аж звенело. Тогда гореть будет медленнее. А в центре прокладывать селитряной паклей. С ноготь… Основное сказал. Да… Нижний край срезать надо на угол. Завтра пришлёшь мастера, я покажу.

— Пришлю, Фёдор Начитыч, — радостно прогудел дебелый воевода.

Царь уже значительно удалился в сторону дворца, и я рванул догонять его стрелецкую охрану бегом.

* * *

Царица полулежала в постели с перевязанной мокрым тонким полотнищем головой.

— Ох, Федюня, — простонала она и проговорила капризно. — Хорошо, что ты пришёл. Мне так плохо без тебя. Вот… Голова снова разболелась

— Здравствуй, Анастасия Юрьевна, царица-матушка. Пересядь в кресло, пожалуйста.

— Помогите! — строго приказал царь нянькам.

Царица пересела. Я с неудовольствием заметил, что «тремола» в руках усилилась. Или мне так показалось? Три дня меня не было в её палатах. Ладно, посмотрим.

— Еду только мою вкушаешь, государыня?

— Твою, Федюнюшка. Но и рыбами не брезгую. Стерлядь люблю…

— Стерлядь, это хорошо-о-о, — протянул я, поглаживая её голову и ощущая жар. — А вот жар — это плохо. Почему не позвали меня?

— Так, жар вот только и начался с полудня.

— Малину залейте кипятком! И пей! Я же говорил.

Я укоризненно воззрился на царя.

— Заварили, заварили, Фёдюня, — сказал тот успокаивающе махая передо мной ладонями. — Пьёт уже.

— И ягоды на меду давать.

— Даём, даём, Федюня.

Царь был убедителен.

— Не вижу. У кровати пусть поставят тумбу какую или сундук, а на него питьё и малину. Пить надо много, государыня.

Голос у меня был ровный и спокойный, пальцы по голове двигались нежно касаясь «подушечками» кожи, определяя где жар, а где чувствовался холод.

— Эх, впендюрить бы… иголки, но ведь не поймут-с… Азиаты-с… — подумал вдруг я с игривыми интонациями «попаданца».

Проскакивали у него такие интонации по отношению к царице. Родственница была несравненной красоты женщиной, даже в болезни, и безумно, безумно обаятельной. Её кроткий взор иногда терялся в гримасах головных болей, но чаще она выглядела ангелом, сошедшим на землю.

— Да, будет печально, если она на справится с болезнью, — подумал я.

— А тебя, Федюня, на кол посадят. Думаешь, царь тебя поймёт и простит? Не-е-е, малыш. И кол — это ещё самое лёгкое испытание. У Ивана сорвёт «планку» и тогда мало никому не покажется. А времени осталось совсем ничего. Хотя…

— Что «хотя»? — спросил я у «попаданца».

Меня начинало трясти от страха, а это совсем не способствовало лечению методом акупрессуры. Пальцы должны быть уверенными. Пациент всё чувствует.

— Успокойся, — сказал я себе и успокоился. — Уже всё идёт не так. Сейчас царица уже в Слободе, а «тогда» её привезли сюда после Московского пожара, где она сильно надышалась дымом и испугалась. Пожар сей грядёт в июле сего года.

— О, мля! Так уже июль начался.

— Начался да не кончился.

— Так сказать надо царю-батюшке!

— На х… Зачем говорить, Федюня. Пусть она горит синим пламенем, эта Москва! Может и боярам будет чем заняться, ежели сгорит у них всё. А то ещё поедет тушить. Ведь сам по крышам бегал, огонь сбивал… В той истории… И что оно ему дало? Казна не сгорит, сгорит Белый город, да палаты царские на Куличках.

— Да-а-а… В Белом городе почитай одни бояре и живут…

— Вот и пусть они себе горят.

Я совсем успокоился и мои пальцы нежно, но сильно впивались в голову царицы вроде как «вкручиваясь» вовнутрь. Мысленно считая до двенадцати, я приказывал точкам активизироваться.

— А иглы надо сделать, — подумал я. — Что там нужно-то хорошей стали? Отломаю кусок от немецкого кинжала. У меня их много. «Где нашёл?», спросят. А в поле нашёл. Так, не отвлекайся. Лечебный эффект хуже, я заметил давно. Отчего так? Не знаю.

Продавив точки на голове, я принялся за шею и так повторил несколько раз, пока царица не сказала:

— Хорошо-то как, Федюня! Ты словно колдун.

— Тфу-тьфу-тьфу, государыня, — сплюнул я через правое плечо. — Я просто кровь в голове разгоняю. Застаивается она. Ты просто лежала неудобно, когда днём спала, вот и разболелась голова. А так у тебя всё в порядке.

Я и вправду заметил, что руки у царицы стали трястись меньше.

— Может и вправду ей массаж головы и шеи делать каждый день? Да и массаж тела не помешает. Она мало двигается.

— Делаешь гимнастику утром? — спросил я.

Царица потупила взор.

— Не делала? Государь, — я укоризненно посмотрел на Ивана Васильевича, — от этого жизнь царицы зависит. Надо, чтобы она двигалась, кровь разгоняла по телу. Тогда кровь выгонит ртуть.

Царь пожал плечами и улыбнувшись сказал:

— Не углядел, Фёдор Никитич.

— Всё! С гранатами мы разобрались, буду вами заниматься. Ты ведь тоже, государь, отравлен, помнишь? И то, что ты не чахнешь, так, как государыня-матушка, ещё не значит, что ты в безопасности.

Иван Васильевич помрачнел. Он сдвинул брови и тяжко вздохнул.

— Прав ты, Фёдор Никитич, — в его словах теперь не слышалось издевки, — Говори, что делать нам.