Филарет - Патриарх Московский (СИ)

Причём царица попросила не погружать её в сон. Она с любопытством следила за моими манипуляциями над её обнажённым телом, особенно, когда я пальпировал точки-глашатаи. Некоторые из двенадцати точек находились очень близко к интимным зонам. Например точка-глашатай мочевого пузыря находится чуть выше лобка на два пальца, тонкого кишечника на четыре. Ну и все другие находятся именно на передней части тела, а мне приходилось поглаживать и надавливать на них, иногда приподнимая грудь, прислушиваться к их теплу.

Короче, то ещё испытание целомудренности я устроил для царицы. Поначалу мне было сложно смотреть на идеальное тело Анастасии, но сконцентрировавшись на диагностике, я абстрагировался от эротических иллюзий абсолютно. Только услышав тихий вздох, я заметил, что её дыхание стало прерывистым, а тело несколько раз конвульсивно дрогнуло, а потом расслабилось.

Сделав вид, что не заметил произошедшего, я глянул в её порозовевшее лицо, сказал: «всё понятно», воткнул в царицу иголки и опустил полог.

— Лучше бы ты меня усыпил, — прошептала Анастасия из-за полога.

— Сама не захотела. Скажешь усыпить — усыплю.

— При Иване обязательно усыпляй, ибо порубит он нам головы, Федюня.

— Да, — подумал я, вздыхая, — ещё пара таких сеансов и не сносить мне головы. Надо что-то придумать…

— Нельзя тут усыплять. Ты должна чувствовать боль и говорить, на сколько она сильна.

Мой взгляд скользнул по «тётушкиной» спальне и наткнулся на кафедру с перьями. Там же нашлись и чернила. Вот оно, — подумалось, — спасение.

На следующее утро меня пригласили в царскую опочивальню. Царица томно возлежала на подушках, и очень неплохо выглядела. Иван Васильевич тоже был бодр и поедал, судя по запаху, мясной пирог, запивая его каким-то горячим взваром. Он сидел за небольшим кухонным столом на четыре персоны.

— Заходи, делай дело и садись. Разговор есть, а под него желательно есть, — скаламбурил государь.

— Хотел тебя попросить, государь.

Иван Васильевич напрягся и, положив кусок пирога на скатерть, покрутил головой.

— Я уже опасаюсь твоих просьб. Вчера едва до цугундера не довёл, своим: «хочу попросить».

Царь передразнил меня, повысив тембр до «детского».

— Неужели у меня такой противный голос? — спросил я. — Буду работать над собой.

Иван Васильевич захихикал.

— Вот и сейчас. Вроде и про себя дурное сказал, а почему-то мниться мне, что это ты меня дразнишь. Ладно! Проси уж!

Я снова начал:

— Хотел попросить тебя, государь, самому понажимать на точки-глашатаи. Чтобы узнать, в какие места колоть иглы.

— Чего так? — нахмурился царь. — Я сегодня уже натрогался её. Замучила меня. «Там потрогай, тут потрогай…»

Я глянул на царицу. Та зарделась.

— Я не о том говорю, Иван Васильевич. У меня появилось зерцало и я в него стал смотреться. Мне-то мнилось, что я отрок, а оказалось, что почти вьюнош.

— И что? — так и не понимал меня монарх.

— Да то, что стыдно мне стало царицу трогать спереди. Сзади мять, куда ни шло, иголки втыкать — тоже. А вот пальцами трогать — стыдно.

Я натурально покраснел.

— Влюбился что ли? — удивился царь.

— Ничего я не влюбился! Любую девку положи передо мной голую и мне такоже будет стыдно, как и перед царицей.

— А может, тогда ну их эти иголки? — хитро улыбаясь спросил государь.

Я вздохнул.

— Нельзя. Вот и хочу я тебя научить. Это дело не хитрое, если знать, как.

— Да? — удивился он. — Всё у тебя не хитрое… «Делов-то»…

Царь снова передразнил меня, изменив свой голос на козлиное блеяние. Меня передёрнуло.

— Короче, государь. Надо хотя бы пережить август.

— Давай! — махнул он рукой. — Пирог доем только.

— И руки помой, — машинально приказал я, и «прикусил язык».

— Сами с усами, — буркнул, жуя, государь.

Я разложил прокипячённые с вечера иглы и дождавшись Ивана Васильевича, показал ему какие точки нажимать. Тот, на удивление, заинтересовался ими, как источниками боли. Всё-таки у него было какое-то особое отношение к методам «извлечения» боли. Не думаю, что он был садистом. Просто иногда ему приходилось пытать своих врагов и предателей.

После диагностики, я отметил точки-глашатаи принесённой с собой чёрной сажной тушью и предварительно усыпив царицу, воткнул в неё иголки.

— Садись. Пирог с требухой будешь?

Я кивнул головой.

— Вон на окне взвары стоят. Наливай, садись, ешь-пей.

Налил, сел принялся есть-пить и слушать.

Иван Васильевич говорил долго. Начал он со своего отрочества.

— Я, как и ты, Федюня, сызмальства был одиноким. Мне даже играть ни с кем не дозволяли. С мамками и няньками я рос лет до десяти и наукам меня никаким не обучали. Только грамоте по псалтырю. А я засматривался на звёзды. Вообще-то только они и были моими друзьями. Вот ты говоришь, — «ближние люди». А кто они? Ближние? Единственно ближними и преданными мне я считаю твоих дядьёв. Они с отрочества были мне самыми приветливыми. Никогда от них я не видел ни тени сомнений, что встанут они за меня грудью.

Царь посмотрел на меня, жующего пирог и тоже куснул, прожевал, запил и продолжил.