Филе пятнистого оленя

Развелись мы еще через месяц — и не потому, что в сексе с мужчинами он иногда бывал пассивен. И не потому, что он любил смотреть, как кто-то берет сзади его молодую жену, привязав ее руки к спинке широкой белой кровати. А потому, что фильм, поставленный по его сценарию, который я посмотрела как-то, убедил меня в том, что он абсолютная бездарность. Дешевка, набитая понтами и претензией, как плюшевый мишка нестерильной ватой.

Я вновь вернулась на студию. Монтажером меня уже не взяли — место занял кто-то более профессиональный, — а меня посадили секретаршей. И мой мир сузился до поверхности стола, заваленного бумагами, засыпанного пеплом, заставленного кофейными чашками, засиженного мухами. Единственное, что утешало, — это то, что свободу, полученную после свадьбы, отобрать у меня никто не мог. Я ушла от родителей, сняла небольшую квартирку на Открытом шоссе и вечерами думала о том, как когда-нибудь мне в дверь позвонит мужчина — просто по ошибке, перепутав дом или этаж. Я открою ему, и на мне будет тонкий черный халат, точно повторяющий все изгибы и выпуклости недетского совсем тела, а под мышкой — черная кошка. Такая же гибкая, чувственная и порочная на вид.

Кошка была хозяйская — я каждый вечер кормила ее мороженой навагой, а в дверь все никто не звонил. Так прошел месяц, потом еще один — и еще. Другие проходили сквозь мое тело, не задерживаясь в памяти, а место, отведенное для Него, по-прежнему пустовало.

Я начала уже думать, что его просто не существует — этого мужчины. Невысокого, широкоплечего, с тронутыми сединой волосами. Ему нельзя было бы дать больше тридцати, но глаза — проницательные, холодные, равнодушные и усталые, — а еще эта седина, свидетельствовали, что он по крайней мере на десяток лет старше. Дорогие ботинки — блеск и истинную стоимость которых скрывала бы изысканно-небрежная пыль. Клубный пиджак с красной подкладкой — расстегнутый настолько, чтобы нельзя было заметить бирку. Усы — не очень густые, элегантные, аккуратно подстриженные и причесанные. Галстук с нарочито небрежным узлом. Только не знаю, какого цвета…

Он появился тогда, когда я совсем этого не ожидала. Просто вошел в студию и сел, оглядываясь чуть брезгливо, — грязь, дым и вонь всегда сопутствуют истинному творчеству. Закинул ногу на ногу и взглянул в мою сторону — безэмоционально и пусто, словно не предполагая, что в этом месте может быть что-то интересное.

Я улыбнулась ему — и он сдержанно кивнул в ответ. Я чувствовала его запах — несмотря на то что он сидел довольно далеко. Запах дорогой туалетной воды, запах чего-то необъяснимого, но очень важного для меня. Запах достатка, удовлетворения, гармонии, устроенности, успеха и спокойствия. По этому запаху я могла бы сделать только один вывод — я такому мужчине не нужна.

Тем более я сразу увидела у него на руке кольцо — когда он решил было придвинуть к себе телефонный аппарат, такой же грязный, как все у нас на работе. А потом обреченно качнул головой и достал из внутреннего кармана пиджака мобильный.

Я смотрела на это кольцо — тонкой золотой ниткой связывающее его свободу. Невидимой стеной отгораживающее от других женщин. Я не знала, есть ли дырки и щели в этой стене, но мне казалось понятным, что если такой мужчина женился, то он сделал это тогда, когда устал от многочисленных отягощающих связей, устал от этой свободы. А значит, его жена хороша собой, молода, сексуальна — и ему с ней весело и легко. Стало быть, и говорить не о чем.

Я не могла сразу утратить к нему интерес — но мне стало грустно. Просто потому, что я понимала теперь, что он существует, я знала, что он пришел — но он пришел поздно и совсем не ко мне. Потом он приходил еще не раз, но у меня не было сил поднять на него глаза, потому что я боялась, что он увидит в них что-то, чего я не смогу скрыть, — и пожмет плечами непонимающе или просто равнодушно отвернется. И как только я чувствовала текущий из коридора тонкий запах туалетной воды, предваряющий его появление в комнате, я упиралась глазами в стол, теряя способность не то что разбираться в бумагах, но и вообще что-либо видеть и слышать — кроме того, что говорил он.

Я и не предполагала, что когда-нибудь он обратится ко мне — с пустой и ненужной фразой, которая может служить только для начала разговора. Это произошло неожиданно — когда зимним холодным утром в студию приплелся бездомный щенок.

Сердобольные обитатели притащили его на кухню, напоили молоком и постелили тряпку около батареи — не желая признаваться друг другу, что опасаются гнева начальства и вынуждены будут выгнать его перед уходом домой. Он лежал на коврике, маленький и мокрый, и его толстые лапы — жалкое наследство предков-овчарок, позабывших, между прочим, оставить родословную, которая могла бы обеспечить нормальную жизнь, — подрагивали мелко. То ли от холода, то ли от страха — которого не было в черных круглых глазах. Я смотрела на него, сидя на корточках, и старалась не пускать во взгляд печального умиления — мне казалось, что он не хочет, чтобы его жалели.

— Смешной щенок, — произнес голос сзади.