Филимон и Антихрист

Тост произнесла Даша. Высоко подняла цветной фужер и смотрит на него с преданной любящей улыбкой. Нежный подбородок дрожит, мокрая голубизна глаз сыплется ему в душу. «Постарела Дарья. Скоро ей сорок, она старше меня на три года. На три года!» — мысленно повторил Зяблик, поднимая фужер и обводя всех смеющимся взором, и чуть дольше обыкновенного задерживая взгляд на Наточке — девице шестнадцати лет, одетой во всё самое-самое дорогое и модное: в кофточку из серебряной ризоподобной парчи без рукавов и воротника, с широким вырезом на груди. Замшевая юбочка колокольчиком, мини-мини, светится рядами невообразимых пуговиц и почти ничего не закрывает. На полных, прокалённых под крымским солнцем ногах предупредительно лежит из такой же светлой замши сумочка. Наточка свежа, как белая роза. Уйму заказов сделала она, дяде Зяблику. «Дяде? Почему дяде? — мелькает у Зяблика шаловливая мысль, на мгновение вытеснив все другие мысли, менее весёлые. — И никакой я ей не дядя…»

Впрочем, игривые мысли, которые ещё час назад наполняли сердце счастливым волнением, сейчас являлись отрывочно, лишь на несколько мгновении, уступая место тревоге, накатившей морской волной и прибывавшей, подобно океанскому приливу. «Закон тайги! Должно быть что-нибудь страшное! — нож в спину, заряд дроби… Как смеет, негодяй вонючий! За одну только угрозу швырну за решётку. Кстати, откуда он говорил? Из института? Может быть, есть свидетели?..» Но мысль о суде, едва явившись, показалась абсурдной, нелепой. «Хорош бы я был! Только назначили на пост и — на тебе, тяжба с сотрудником. Хорош, скажут, гусь, если пристукнуть его собираются. Видно, насолил людям!»

Страх распалял фантазию. Зяблик пил, ел, отвечал на вопросы сидящих за столом людей и улыбался, говорил каламбуры — на всё у него хватало внимания, и только зоркий глаз Дарьи заметил его рассеянность, тревогу в бегающих неуловимых глазах, нетвёрдость в жестах, неуверенность в интонациях. И это — Зяблик, такой близкий и знакомый в мельчайших подробностях Зяблик. Самоуверенный и нахальный. Сейчас он походил на солдатика, у которого отломили ногу. Шалун-мальчишка водворил солдатика в строй, но тот валился на сторону, падал.

Два главных действующих лица застолья умолкли, вместе с ними умолк весь стол. Наточка, — её голосок беспрерывно звенел в начале обеда, — выпросила у деда заветные три десятки; дед незаметно сунул ей деньги в сумочку, и она тотчас же потеряла интерес к собеседникам. У кинотеатра «Ударник» её ждали друзья, и она, обжигаясь, допивала чай, собиралась встать и раскланяться. Нату, правда, занимали подарки дяди Зяблика: «Привезёт ли?». Несколько раз взглянула на него, лукаво перемигнувшись, поняла: привезёт, никуда не денется!

Академик тоже остался без дела и терял интерес к обеду. До того он шушукался с правнучкой; она ласкалась к нему, целовала в щёку, щекотала горячим шёпотом, он оживал рядом с ней, но вот дед снабдил любимицу деньгами, и их дела на том завершились. Меркантилизм девочки обижал Буранова, печально туманил голову, но лёгкое чувство обиды хоть и было неприятно, однако старик знал его, давно к нему привык и принимал как должное.

Рядом с хозяином сидел Борис Эдуардович Баранов, подполковник в отставке, законный муж Дарьи Петровны, безнадёжный запойный пьяница. Борис Эдуардович всегда садился рядом с академиком, заводил учёные разговоры, — для того покупал книги и брошюры о свойствах металлов, почитывал на досуге, — в конце концов склонялся к собеседнику, просил денег. Александр Иванович смущённо и торопливо совал пятёрку. Академик был еще и единственным человеком в этом большом и шумном доме, с кем можно было за компанию выпить по рюмочке. Борис Эдуардович и сейчас наполнил себе и соседу, и уже поднял свою, но Дарья Петровна ударила его по руке, расплескала коньяк — грубость, которую раньше не позволяла. Стрельнула на мужа взглядом, строго поджала губки. В голове у неё шевельнулось: «Ты молод, и в том твоё преимущество». Мысль не совсем ясная, в подробностях не оформленная, но пронеслась резво, взбодрила новые планы и надежды.

Борис Эдуардович тайных мыслей жены не знал, злобно оглядел застолье, задержал взгляд на Зяблике. Понял: вина не отломится, денег не раздобыть. Прежде он в крайних случаях к врагу своему, Зяблику, обращался — тот щедро, с нескрываемой брезгливостью бросал четвертную — не меньше! — и как ни обидно было принимать подачки от человека, который явно ухаживал за женой, но томившая каждую клетку жажда выпить брала своё, и он принимал деньги. Знала об этих подачках Дарья, грозила Зяблику: смотри, с огнём играешь.

«Однако, что произошло с Зябликом? Какая его муха укусила?»