Филип Дик: Я жив, это вы умерли

Поскольку, как и следовало ожидать, все закончилось просто скверно. Спустя почти час после того как Дик принял дозу, он утратил всякий контакт со своими приятелями и очутился «там, куда отправляются, приняв ка-присс», в мире Палмера Элдрича. Филип увидел темный туннель, полный враждебных теней; ледяной пейзаж с острыми краями; катакомбы; римский амфитеатр, где ему предстояло подвергнуться казни в числе первых христиан; бедняга почувствовал уверенность в том, что он потерялся, что у него нет ни единого шанса когда-нибудь отыскать выход. Дик пробовал подбодрить себя при помощи доводов разума: «То, что со мной происходит, вызвано тем, что я проглотил сильнодействующий наркотик, это продлится в течение девяти или десяти часов, так они сказали, по истечении которых я буду свободен». К несчастью, Филип не был уверен, что через девять или десять часов он все еще будет жив, и, в любом случае, с ужасом понимал, что девять или десять часов официального времени могли продлиться несколько веков в его субъективном опыте, то есть в единственно доступной ему реальности. В детстве Дик верил, что, когда отправляешься к дантисту, это действительно длится вечность, и в подобных рассуждениях было рациональное зерно. Он здесь навсегда. Он всегда здесь находился. А остальное было всего лишь иллюзией, и ему, как и Лео Булеро, оставалось лишь молиться, чтобы его милосердно вернули в эту иллюзию. Снаружи те, кто столпились вокруг него и чье присутствие он больше не ощущал, слышали, как Дик вдруг заговорил по-латыни. Латыни никто из них не знал, и из всей этой глоссолалии сохранилась лишь формула «Libera те, Domine!»[10]. Филип беспрерывно повторял ее, и по его искаженному от ужаса лицу стекали крупные капли пота.

Когда по прошествии установленного срока, доставив массу беспокойства своим нянькам, Дик вернулся в roinos cosmos, после чего проспал целый день, он так подвел итог своему путешествию: «Дети мои, я был в аду и потратил две тысячи лет на то, чтобы выкарабкаться оттуда».

Его друзья наивно удивились. В тот период всеобщей эйфории неудачные вояжи были редкостью. Обычно человек плавал в океанах радужного света, у него возникало ощущение, что он все знает и все умеет. Там было хорошо всем, независимо от характера и пристрастий. Склонным к созерцанию мир ЛСД казался безмятежным богоявлением, полотном Вермера Делфтского, мягко пульсирующим в такт их собственной нервной системе; людям активным он представлялся гигантским электрическим бильярдом, доходящим вплоть до небесного свода, бильярдом, где можно сколько угодно играть бесплатно. Дик единственный очутился в кошмарном мире своих книг и впоследствии постоянно задавался вопросом, видел ли он крайнюю Реальность или только отражение собственной души — не многим более утешительная гипотеза.

Верный своей бинарной логике, Филип Дик в конечном итоге пришел к мысли, что существуют два рода сознания: для первого реальность реальности есть свет, жизнь, радость, а для второго — смерть, могила, хаос; одни видят в самом основании Христа, другие, как Свидригайлов у Достоевского, представляют себе вечность в виде грязной ванны, затянутой паутиной; первые, несмотря ни на что, верят в бесконечную любовь и милосердие, другие же испытывают врожденный ужас ко всему, несмотря на голубое небо и радости жизни. Безусловно, структура психики данного конкретного человека, которую безжалостно обнажал ЛСД, во многом объясняла ту или иную реакцию. Но не могло быть и речи о борьбе мнений или характеров, истина неизбежно должна была быть в первом лагере, а не во втором. Компромисс невозможен. Пользуясь христианской терминологией, которая с недавних пор стала и его собственной, одно из двух: или Христос воскрес, или нет.

Филип Дик знал, во что он хотел верить, но он знал также (и ЛСД это подтвердил), во что верила его душа. И, прекрасно понимая, к какому лагерю, независимо от своих желаний, он принадлежит, писатель дорого заплатил бы за то, чтобы выяснилось: он ошибся, и за то, чтобы знать это наверняка.