Филип и другие

Я пошел за ней и тогда увидел, как изменилось ее лицо. В палатке было тепло, мы легли рядом, и она ничего не сказала, а я даже не смотрел на нее. Но потом, когда я повернулся и лег сверху, я увидел, как изменилось ее лицо. Оно стало молодым, а солнце, пробиваясь сквозь оранжевую ткань палатки, придало ему оранжевый оттенок.

Я не мог полюбить ее по-настоящему, я думал, что смогу полюбить только ту китайскую девочку, если когда-нибудь найду ее, — но во всем этом было что-то колдовское, я нежно провел рукой по ее лицу, и оно вдруг стало совсем чужим; оно светилось, и я не мог представить себе, что посмел коснуться его.

— Эй, — сказал я тихонько, казалось, она отдалилась, стала такой же недоступной, как ее лицо. Но она никуда не делась, и я сказал: — Эй, твое лицо изменилось.

Она рассмеялась:

— И какое оно теперь?

— Не знаю. — Я подумал немного. — Молодое. И красивое.

Она продолжала смеяться, таинственно, загадочно, и теперь казалась совсем счастливой. Потом подняла руки и, продолжая смеяться, сказала:

— Ты ничего не заметил, да?

— Чего? — Я ничего не видел.

— На самом деле я не должна тебе этого рассказывать, — сказала она. — Мне это неприятно, потому что я трусиха. — И тут я заметил тонкие полоски на внутренней стороне ее рук, у локтей.

— Как? — спросил я.

Она отвернулась, чтобы я не мог посмотреть ей в глаза.

— Бритвой, — сказала она, — в больнице, но я не смогла как следует разрезать вену, и потом меня быстро нашли, я не успела умереть от потери крови.

— О, — сказал я. Она лежала, отвернувшись, но я придвинулся и начал тихонько ее целовать.

Теперь она хотела, чтобы я с ней спал, я знал это; хотя, конечно, она считала меня трусом, ведь тогда, вечером, я не стал драться, и я не был хорош собой, не был высоким, как другие мужчины, и, может быть, не смог бы так хорошо все делать — но время было упущено, в палатку вошла Эллен, а назавтра они уезжали.

Вечером мы решили устроить соревнования. Кто первым доберется на попутках до Кале.

Мы — одна американка, двое австралийцев, Эллен, Вивьен и я. Честно говоря, я в Кале даже не собирался — у меня не было денег, чтобы ехать в Англию, — но я подумал, что, когда Вивьен уедет, у меня не останется знакомых. Куда бы я ни поехал, я всегда в проигрыше, потому что чересчур привязываюсь к вещам и людям и путешествие превращается в цепь расставаний. Я провожу время в расставаниях и воспоминаниях, а адреса, собранные в моих записных книжках, напоминают маленькие надгробия.

***

На следующий день я встал в шесть. Париж был угрюмым и жутко холодным. Не знаю, пустился ли я в путь первым, но твердо решил быть в Кале к вечеру — потому что хотел убедиться, что могу участвовать в соревновании наравне с остальными. Странно, весь день я только и думал о том, что вечером она встретит меня в Кале, я не сомневался, что девушки явятся туда раньше меня.

Я доехал на метро до Порт ле Шапель, оттуда — на автобусе до Сен-Дени. Шел мелкий дождик, вокруг не было ни одного дерева, и я промок. Не хотелось ловить машину там, где дома стояли у самой дороги, казалось — кто-то подглядывает за мной из-за занавесок (часто так оно и бывает). Мне не везло, попутки подвозили только на короткие отрезки пути, было их немного, и иногда приходилось подолгу идти с тяжелым рюкзаком меж кукурузными полями и пастбищами, где невозможно было ни сесть, ни прилечь: все насквозь промокло под мелким дождем. Хуже всего было вот так идти, ведь я был один.

Первая машина довезла меня до Шара, лежавшего немного в стороне от дороги, шедшей через Бове, оттуда мне пришлось добираться до Гурне и дальше, до Абвиля.

Я подсел в огромный camion.

— И все кругом куплены, — кричал шофер, — парламент, министры, все…

— Да, — отвечал я, а груз и разболтанные борта кузова аплодировали в знак согласия на каждой выбоине дороги.

Мы курили «Житан», мне приходилось изо всех сил прислушиваться и вовремя давать утвердительный или отрицательный ответ, которого он ожидал, чтобы продолжать.

— И прекраснее всего то, что министры, стоит им просидеть на этом месте неделю…

Интересно, добралась ли уже Вивьен до Амьена, думал я, и какую дорогу она выбрала?

— …до конца жизни, а после получают жирную пенсию.

— Да, — ответил я и спросил, не попадались ли ему две девушки, одна — с ирландским флажком, но тут он выругался, потому что дворники не справлялись: дождь начал лить сильнее, а они проскакивали, не очищая стекла, и ему пришлось сбавить скорость.

— И потом эта война, — выкрикнул он, — которая стоит нам миллиард в день, ахаха, c'est trop intelligent, l'homme, même plus que les bêtes. Merde.[35] — Он подождал, пока колесо не попадет на выбоину, чтобы заручиться согласием кузова и груза, и, пророчески вытянув руку навстречу дороге, которую дождь сделал почти невидимой, провозгласил: — Вот что они сделали с Францией. Вот что они сделали с Европой.

***