Филип из Поканокета

Я испытываю гордость и удовлетворение оттого, что подобное зло не было свойственно индейцам, которые никогда не вешали белых военачальников. Мне хотелось бы напомнить знаменитую речь доктора Инкриса Мэзера. Он говорит, что в течение всей кровавой войны благочестивые отцы горячо и настойчиво направляли свои молитвы к Господу, дабы он благословил их оружие и «предал врагов в руки их». И когда в дни жарких молений успех был на стороне индейцев, это воспринималось как укор со стороны Божественного Провидения (надо думать, в эти дни индейцы молились с большим рвением) и вызывало еще большее усердие. И наоборот, когда успех был на стороне белых, это расценивалось как проявление воли Провидения в их пользу. Доктор заканчивает так: «И они (пилигримы) не переставали взывать к Господу против Филипа до тех пор, пока не вымолили пулю ему в сердце».

Говоря о массовом убийстве людей Филипа в Наррагансете, доктор Мэзер замечает: «Мы слышали о том, что убито двадцать два индейских военачальника, и все они в один день были низвергнуты в ад». И далее, рассказывая о вожде, который глумился над религией пилигримов и к тому же изрек самое ужасное богохульство, доктор Мэзер сообщает: «Пуля немедленно пробила ему голову и вышибла мозги, отправив его проклятую душу к дьяволам и богохульникам на вечные времена в преисподнюю».

Слова эти поистине отвратительны, но они употреблялись пилигримами, и это такая же истина, как то, что солнце светит на небесах. Проклинать индейцев было обычным делом для пилигримов, что они и делали по примеру своих священников. А их молитвы! Они взывали к Богу, вымаливая пулю в сердце индейцев и вечные муки в аду! Если бы я верил в силу подобных молитв, то подумал бы, что скоро все мы исчезнем. Коль скоро у них принято так молиться – о пулях в людские сердца, – то я не хотел бы, чтобы они молились за меня. Я предпочел бы, чтобы меня избавили от такой милости.

Однако ни в коей мере нельзя оправдать этого незнанием того, как подобает относиться к врагам своим и как молиться за них. Если бы доктор и его паства обратились к Евангелию от Луки, гл. 23, стих 34,[33] и прислушались к словам Господа, которому они, по их собственному утверждению, служат, то увидели бы, что поступки пилигримов обличают их самих. И в 7-й главе Деяний (ст. 60)[34] они увидели бы, что слова благочестивого Стефана, как мы полагаем, значительно отличаются от их собственных. Стефан обращается к Богу с молитвой: «Господи! Не вмени им греха сего!»

Проклятия не слетали с уст этих истинно благочестивых мучеников.

Я убежден в том, что ханжеские молитвы пилигримов, их проповеди и лицемерное благочестие положили начало рабству и деградации цветного населения в американских колониях. Я познал на личном опыте, какое это печальное и отвратительное явление.

Чтобы немного развлечь вас, я расскажу два-три случая. Однажды, лет пятнадцать тому назад, я проезжал через Коннектикут, где обитатели так добродетельны, что убивают кошек за то, что те убивают крыс, и стегают плетьми пивные бочки, наказывая за работу в день воскресный. Была одна из тех суровых холодных ночей, когда земля покрывается сверкающей коркой льда. Я постучал в дом одного человека, чтобы узнать, могу ли я переночевать у него, так как до моего жилища было миль девять. Я знал, что человек он богатый и, если бы захотел, без труда мог приютить меня. К тому же мы оба принадлежали к одной церкви. Хотя он и не прогнал меня (поступи он так, я, вероятно, умер бы от холода), однако оказанный мне прием был почти так же холоден, как и погода на дворе. Положение мое было немногим лучше, чем если бы я остался на улице: он, правда, подбросил немного дров в очаг, но постели не предложил, потому что я индеец.

Как-то раз другой христианин пригласил меня с ним пообедать, но обед мой выставил за дверь. Такая любезность показалась мне довольно странной.

Года два назад зашел я в Лексингтоне в одну таверну. Там в это время был какой-то джентльмен. Не поняв, что я индеец, он начал рассуждать о том, что все краснокожие должны быть уничтожены. Я вступился за индейцев и спокойно, не горячась, стал их защищать. А когда мы отправились спать, он, узнав, что я индеец, не захотел спать в комнате, расположенной напротив, боясь, что не доживет до утра, ибо его зарежут. Видно, совесть у него была нечиста. Я говорю об этом, дабы показать, что внушенные пилигримами идеи продолжают жить.