Филипп Август

Большая квадратная башня, такая правильная и прекрасная, потеряла один угол. Окна и бойницы исчезли под могучей и раскидистой зеленью ползучих растений, и по дурной дороге, по удивленному и непуганому виду диких зверей, показывавшихся на опушке соседнего леса, легко было заметить, что эти места, прежде кипевшие свойственной феодальному гнезду жизнью, мало-помалу превратились в бесплодную пустыню.

Куси невольно замедлил коня, как будто опасался въезжать внутрь, и не мог удержаться от вздоха, очутившись перед наружными воротами замка, сделанными из толстых дубовых досок, обитых железными полосами и представлявших еще грозную преграду.

Куси затрубил в рог, возвещая о своем приезде, и через минуту услышал стук отодвигающихся запоров. Но шум вдруг прекратился, когда голос, надтреснутый, как у старика, воскликнул со страхом и гневом:

– Постой, Калор, постой! Это шайка разбойников. Я видел их с башни. Не отворяй, говорю тебе, и позови слуг, или лучше ударь в набат. Если солдаты услышат, они поспешат к нам на помощь.

– Онфруа! – закричал Куси, – Онфруа, отвори ворота. Это я, Ги де Куси, твой господин.

– Я не узнаю этого голоса, – сказал старик. – Это голос не моего господина. Все это одна хитрость, Калор. Поди, я говорю, ударь в набат.

– Если ты не узнаешь моего голоса, – отвечал Куси, – ты должен по крайней мере узнать звук моего рога.

Поднеся свой рог к губам, он протрубил коротенькую руладу, которой старик научил его.

Онфруа разразился радостным восклицанием.

– Это он! Это он! – закричал он. – Отвори дверь, Калор, отвори скорее, я боюсь, что я умру от радости прежде, чем увижу его. Да будет благословенна св. Дева, это он! Дай мне ключи, Калор, дай мне ключи, я сам отворю.

Распахнув ворота, старик бросился на колени перед лошадью своего молодого хозяина.

– Пожалуйте, благородный господин, – произнес он голосом, дрожащим от радости и волнения, – и вступите во владение всем, что принадлежит вам. Да благословен Господь, милое дитя, а с ним вместе и св. Мартин Турский, которому я не переставал молиться с утра до вечера, за то, что воротили вас здравым и невредимым из Палестины, где ваш знаменитый отец и столько храбрых людей оставили свою жизнь. Вот ключи от вашего замка, – продолжал старый сенешаль, подняв на Куси затуманенные слезами глаза, – однако я с трудом могу поверить, что вы тот самый Ги де Куси, которого я учил стрелять из лука, этот шалун, который не доставал мне до плеча, когда уехал в Святую Землю. Не обманываете ли вы меня? Нет, я узнаю голубые очи и тонкие насмешливые губы. Не слышал ли я притом, что он сделался знаменитым рыцарем, страхом сарацинов и победителем на всех турнирах? Да, сир Ги, да, мне рассказывали все это.

Тронутый безумной радостью старика, Куси слушал его не прерывая. Он чувствовал, что его сердце, опечаленное грустными размышлениями, точно согрелось от этих простодушных выражений привязанности.

– Да, это я, мой добрый Онфруа, – сказал он наконец. – Оставь у себя эти ключи, оставь их, говорю я тебе, они не могут находиться в лучших руках. Теперь пойдем. Я привез тебе небольшое подкрепление, как ты видишь, но, если нас немного, аппетит у нас хорош, и я надеюсь, что ты настолько запасся провизией, что наш приезд не застигнет тебя врасплох.

Возвращенный этим вопросом к материям более приземленным, старик в явном замешательстве поскреб голову.

– Ну, сир Ги, – сказал он после минутного размышления, – мы заколем свинью. Стоит вам знать, – прибавил он в виде объяснения, – что после вашего отъезда я с особым рвением занялся разведением только этих животных, которые не стоят мне ничего, ибо в лесу много желудей, и свиньи очень размножились. Я перестал возиться с коровами и курами, которые едят много, а приносят мало. К тому же я их продал два года назад, чтобы послать вам денег в Святую Землю.

– Хорошо, хорошо, мой добрый Онфруа, – улыбаясь, сказал Куси. – Мы не разборчивы. Мы просим только дать нам поужинать.

Пройдя через внутренний двор, Куси вошел в главную залу замка, двери которой распахнулись перед ним.

Калор, исполнявший у сенешала роль подсобного рабочего, побежал вперед зажечь факел, потому что приближалась ночь, и огромная комната, едва освещенная узкими окнами, была темна. И дрожащего света единственного факела не хватало, чтобы разогнать темноту. Он едва позволял различать потускневшее и заржавленное оружие, развешанное на стене, да пять или шесть слуг, которых привело сюда любопытство, которые стояли на конце залы неподвижно и безмолвно и казались в этом необычайном свете готовыми исчезнуть призраками. Испуганные летучие мыши улетели, хлопая крыльями по старым знаменам, висевшим на сводах, и шум шагов рыцаря пробудил в соседних залах и коридорах продолжительное эхо, которое казалось голосом уединения, жаловавшимся на нарушенный покой.

Куси, войдя в сырую и мрачную залу, почувствовал в сердце ледяной холод.